Я словно окаменел и не двигался с места, находясь в тупичке, где ничего, кроме этого дома, не было. Супруги заметили, что я уставился на них, и посмотрели на меня сначала с подозрением, а потом и с упреком. Я же продолжал стоять на прежнем месте — сначала от растерянности, потом — от нахлынувшего радостного чувства…
Опоздавшие дети
Я понял, что такое смерть, совершенно неожиданно. Вернее, мне было показано, что смерть может находиться совсем рядом. В год окончания войны я учился в седьмом классе. Моя средняя школа Сёнан напоминала подготовительные курсы для поступления в военно-морское училище. Ученики других школ походили на трудомобилизованных, и только мы обладали привилегией каждый день учиться и даже заниматься английским языком.
Ситуация на фронте все ухудшалась и ухудшалась, авианалеты стали регулярными. Чтобы сохранить ценные кадры для пополнения флота, при сообщении о грядущем налете занятия немедленно прекращались, и мы по приказу начальства сломя голову бежали домой. Разумеется, сообщение о воздушной тревоге мы встречали с энтузиазмом.
Из Дзуси я ездил в школу, которая была расположена в Фудзисаве. Электричка была переполнена и по пути туда, и по пути обратно. В моих деревянных сандалиях мне часто приходилось путешествовать на сцепке, и по сравнению с этим приключением проплывавшие прямо над головой Б-29, направлявшиеся бомбить Токио, не воспринимались как угроза жизни.
И вот однажды, как только я покинул школьный двор, в небе показались Б-29, к виду которых я уже успел привыкнуть и потому продолжал шагать, не обращая на них никакого внимания. Но тут кто-то указал пальцем вверх — небо было забито сброшенными вражеским самолетом пропагандистскими листовками, которые призывали капитулировать. Раньше я слышал про такие листовки, но поднять листовку означало навлечь на свою голову неприятности, и, хотя каждого одолевало любопытство, никто не читал, что там написано.
Наблюдая за тем, как в ясном синем весеннем небе кружат вражеские листовки, похожие на огромную стаю птиц, все мы остановились посреди пшеничного поля. При этом каждый думал: а вот бы под предлогом помощи властям собрать эти листовочки, да заодно и посмотреть, что нам написано.
Тут нечто черное пролетело над нашими головами и грохнулось неподалеку в поле. Это произошло не то чтобы мгновенно, скорость падения была такова, что мы успели почувствовать: это упало рядом. В то же самое время все мы смотрели на листовки и совершенно не думали о том, что с неба может упасть еще что-то другое. Так что заметить хоть что-нибудь, кроме плавно кружившихся листочков бумаги, мы просто не могли.
И только Мурата увидел. Эта черная точка, которую заметил только он, вдруг превратилась в нечто огромное, и в тот момент, когда это упало рядом с нами, Мурата подумал, что это бомба и что сейчас всех нас разнесет в клочья. Он прокричал мое имя и имя еще одного мальчишки и бросился на землю. Эта сцена до сих пор стоит перед моими глазами, она проходит передо мной, словно замедленная киносъемка.
«Исихара! Тиба! Прощайте!» — крикнул Мурата и упал в пшеницу.
Конечно, мы были детьми, и оттого вся последовательность наших действий была странной, не слишком сообразовываясь с логикой. Если бы это действительно была бомба, Мурата не успел бы прокричать мое имя и попрощаться. И у меня тоже не было бы времени услышать его крик. А мы еще успели понять, что Мурата имеет в виду, и вслед за ним броситься ничком на землю. Не до такой степени, как Мурата, но и мы с Тибой тоже каким-то образом почувствовали, что с неба летит нечто похожее на бомбу.
Рухнув на землю, мы все сделали так, как нам недавно объясняли: закрыли ладонями глаза, заткнули пальцами нос и уши. Тут к нам подбежали другие ребята. Услышав их голоса, я понял, что все обошлось. В то же самое время я впервые в жизни так остро почувствовал, что смерть имеет отношение и ко мне.
Ребята стали спрашивать, что случилось, а Мурата показал пальцем за спину и сказал: «Бомба упала». Мы встали с земли — меньше чем в десяти метрах сзади от нас лежала огромная черная штуковина. Кто-то крикнул: «Неразорвавшаяся бомба!»
Бросившиеся к ней мальчишки остановились и стали пристально изучать «бомбу», которая несколько отличалась от того, что мы видели на картинках и фотографиях. Центр корпуса просвечивал, словно скелет, туда набилась земля. Осторожно ступая, мы подошли поближе и своим детским умишком все-таки догадались, что эта странная штуковина — пустой контейнер для листовок, часть которых еще кружилась в воздухе.
Поняв, что это вовсе не бомба, ребята стали потешаться над тем, как мы втроем грохнулись на землю. Мурата пытался оправдаться, говоря, что, если бы это действительно была бомба, никого бы из нас не осталось в живых, но никто не слушал его. Однако же я хорошо понял, что над нами пронеслась тень смерти.
Этот случай дал мне остро почувствовать, что такое война.
Ситуация на фронте все время ухудшалась. Я несколько раз попадал в переплет, и при этом каждый раз думал о смерти. Полагаю, что это было следствием того острейшего шока, который я получил на пшеничном поле.
Теперь с американских авианосцев стали часто наносить удары и но нашему городу. Одного моего сверстника ранило осколком в ногу неподалеку от его дома, и нoгy пришлось отнять. Хотя он и был моим сверстником, но все мы только что поступили в среднюю школу, так что, когда назвали его имя, лица его я не мог вспомнить. Но все равно я ощущал то, что произошло с его телом, как если бы это было со мной. А все оттого, что та штуковина упала всего в десяти метрах от меня. Я твердо усвоил, что попавший в ногу моего соученика осколок бомбы — это реальная логика войны.
Сразу же после того трагического случая с моим соучеником я попал почти в такую же ситуацию.
В тот день тоже раздался предупредительный сигнал воздушной тревоги. Мы спешно покинули школу и направились к станции. После первого сигнала прошло совсем немного времени, и тут раздался следующий сигнал, предупреждавший о том, что близится авианалет. За ним без всякой паузы позади нас на пшеничном поле, по которому мы шли, взорвалась бомба. Вдруг мы заметили вражеский самолет, который прежде видели только на фотографиях. Он шел на бреющем полете. Это был не Б-29, за полетом которого на большой высоте нам приходилось наблюдать лишь издалека, а похожий на гончую самолет палубной авиации, штурмовик.
Почти инстинктивно мы раздвинули колосья пшеницы и бросились на землю между грядками. В следующее мгновение за нами раздался взрыв. Самолет заметил нас слишком поздно и, сбросив осколочную бомбу на поле батата, пронесся над нашими головами. Страха я не ощущал. Как бы чувствуя, что в этом заключается мой долг, я заставил свое тело подняться в полный рост, чтобы запомнить врага, который только что хотел убить меня. На брюхе стремительно взмывшего ввысь самолета я увидел какое-то яркое изображение.
Память об этом жива до сих пор. Для меня, жившего в изолированной от всего мира воюющей стране, это изображение было символом какой-то другой культуры. В вираже набравшего высоту самолета чувствовалась злоба существа, которое упустило добычу. Может быть, он сейчас снова нападет на нас. И тогда спастись нам будет еще труднее. У нас не было времени для размышлений. Мы разом бросились к сосновому лесу, до которого было метров триста. Когда нам осталось добежать метров пятьдесят, за нами неожиданно снова раздался гул мотора. Наверное, мы были как во сне, и на этот раз услышали гул слишком поздно. Теперь мы находились не среди высоких колосьев пшеницы, а на почти плоском поле батата. Мы бросились между грядками, высота которых составляла менее двадцати сантиметров, и сжались там, в ужасе ожидая осколки, готовые поразить наши тела.
