– А ты сам? – спросила Натие.
– Я вне их круга. Сколько помню, я всегда был чужаком, даже для самого себя. Почему-то они никогда не замечали меня, оттого и я себя не замечал.
В глазах Натие сквозила такая невыносимая боль, что Каин засомневался: так ли все было на самом деле?
Но рассказ рвался наружу, остановить его было невозможно.
– Потом брат умер, – коротко объявил он. – Мать сказала, что это был несчастный случай.
Он примолк, оставив время для вопроса. Сам он никогда не посмел бы признаться, как все было.
Но Натие молчала, а он, мысленно ее поблагодарив, указал на больших ибисов, плававших у берега. Натие чувствовала, что должна спросить его о брате, но все же не решалась. Позже она много раз возвращалась мыслями к этому мгновению, к ибисам и вопросу, так и не заданному, зная, что все могло бы быть иначе, если бы у нее тогда хватило мужества.
– Ты не подумай только, что жизнь у нас дома была плохой, – вернулся Каин к своему повествованию. – Наоборот, вокруг матери всегда царила радость и кипела работа. Она умеет, как и Бек Нети, наделять жизнь смыслом. И только я часто оказывался за пределами этой жизни, я сам ставил себя в такое положение.
И он поведал ей о путешествии Евы на родину, к дикому народу Эдема, причем так подробно и красочно, что Натие представила себе все приключения, будто наяву. Больше прочего ее захватил разговор у высокой яблони в Эдеме Евы с Гавриилом, научившим ее доверию и уговорившим остаться в настоящем.
– Это, наверное, был сам Бог. – Завороженная рассказом, Натие даже привстала, отчего лодка накренилась.
– Сядь! – велел Каин и улыбнулся ее воодушевлению. – Адам считает, что это был архангел, посланец Бога на земле.
– А больше он ничего не сказал? – спросила Натие.
– Не помню.
Потом Каин повел речь о свадьбе с Летой, о празднике в кочевом становище и о минутах любви с юной женой в пещере.
– Она была мила, – признал он, опять испытывая муки. – Такая ребячливая и преданная, как щенок. Я был ей благодарен лишь за то, что она отчасти скрасила мое одиночество.
Он описал свои попытки разговаривать с Летой и то, как беседы смущали ее, как она стыдилась.
– Странно, – изрек он, – но в ее родном стойбище ни один порядочный мужчина не разговаривает с женщиной. И я снова научился молчать. Это было легко, потому что давно вошло в привычку.
А когда он сознался, как мучительно переживал свое вытеснение из лона Леты ребенком, росшим в ней, Натие вспомнила о тени, промелькнувшей на лице Каина в тот день, когда она сообщила ему, что ждет Еноха, и подумала: «Я что-то такое предчувствовала…»
Историю о тяжелых родах, о буре, бушевавшей в нем и достигшей силы урагана, он сократил, как мог. Но все же сумел справиться с собой и выложил, как сбежал после рождения ребенка, как добрался до Эдема, где живет народ, не имеющий памяти.
Потом обрисовал впечатления от звериного соития диких людей под лучами солнца, пробивающегося сквозь кроны деревьев, рассказал и о буре, возникшей в нем.
И как он убил их вожака, Сатану.
Натие вновь залилась слезами.
– Почему ты плачешь?
– От сострадания к тебе, – ответила она.
– Я не знал, что делал. Натие, ты должна понять: когда накатывает гнев, я не владею собой. Я много думал об этом.
И тогда Каин стал вспоминать, как в детстве ему не хватало слов.
– Мне кажется, гнев вновь превращает меня в ребенка. И тогда я теряю разум, становлюсь зверем без слов и мыслей, придающих смысл и порядок бытию.
Натие кивала: наверное, это так; наверное, в этом что-то есть.
– Я тебя не пугаю? – осторожно спросил Каин.
– Нет, – ответила она. – Я хочу только, чтобы ты понял: я буду с тобой, даже когда налетит буря. И смогу смирить тебя, как разбушевавшегося малыша.
И Каин вспомнил, как Ева успокаивала Сифа.
Он закончил свой рассказ на том, как, сбежав из дому, скрывался у Эмера в стойбище, как пытался разобраться в себе самом и понял, что никогда больше не вернется в родные края.
– Потом появился Бек Нети. А все остальное ты знаешь.
Они приближались к каменной пристани возле усадьбы Энки. Каин проговорил без передышки очень долго. Никогда раньше он так не уставал и сейчас едва сидел за праздничным столом, накрытым для них.
Едва переступив порог гостевой комнаты он сразу же устремился к постели, рухнул на нее и уснул, как был, прямо в одежде.
Ребенок тоже спал, надышавшись воздухом полей. Только Натие всю ночь бодрствовала охраняя их сон и передумав множество дум. Сколько себя помнила, она всегда слышала рассказы о божественной крови, могущественной и не ведающей меры ни в добре, ни в зле, о последних царях нодов, совершенно безумных, об их невообразимой жестокости. Ей припомнилось, как с людей заживо сдирали кожу на радость царю, как цариц находили задушенными наутро после брачной ночи.
«Священная кровь требовала обновления, и это поняли боги, – подумала Натие. – Вот почему царская дочь бежала из башни, вот почему новый царь должен был родиться вдали от башни, подпитаться чистыми истинами, получить силу от простых людей, тех, кто живет ближе к природе, на земле.
Великая Мать позаботилась об этом. И царь смог вернуться к своему народу, очищенный от зла, готовый обновить союз с небом. Цельный и истинный, каков Каин.
И все же над ним тяготело легендарное наследие. Естественно, он не мог не стать чужаком там, где вырос. Чужак он и для нас, ведь мы обычные люди. Отец знает это», – подумала она и вспомнила, как иногда, наблюдая за Каином, глаза Бек Нети беспокойно блестели.
Натие перевела взгляд со спящего мужа на ребенка. Как они похожи! Она знала, что теперь ответственна за их удивительную судьбу и причастна к ней. И для нее теперь нет возврата к прежней, обыденной жизни.
– И еще я вспомнил, что сказал архангел маме, – сказал утром Каин Натие, сидевшей на постели с Енохом у груди.
– Что? – Натие была возбуждена.
– Он сказал, что Божьи дети без греха. И прежде чем мы это поймем, причиним много зла друг другу.
Каин и Натие долго смотрели друг на друга, пытаясь постичь смысл этих таинственных слов.
Однако ничуть в этом не преуспели. Хотя, наверное, все же что-то почерпнули.
Глава двадцать шестая
– Ни за что! – воскликнул Каин. – Проклятая шумерская царевна может оставаться там, где находится. Я не дотронусь до нее. – И он вспомнил жирного царя Шумера, приезжавшего в Нод на освящение храмов много лет назад, его глаза, лживые, заплывшие, но зоркие и алчущие власти.
«Его муки сильнее моих, – подумал Каин. – Этот человек пьянеет от власти, лишь она дает ему мужество жить».
