— Менелай выиграл, и не один. Они воевали в Микенах, — напомнила я отцу. — Значит, ты не можешь сделать его своим соправителем?
— Вижу, ты сильно обеспокоена судьбой этого человека, — сказал отец и серьезно посмотрел мне в глаза.
— Он ведь мой муж, как же иначе?
— Я подумаю, но ничего не обещаю. И заранее предупреждаю: думать буду долго.
Из хрупкой моя фигура стала округлой, но полнота была красивой. Год приближался к завершению, поля и деревья в свой срок давали урожай. Я чувствовала, что меня тоже хранят теплые руки Деметры, что щедрая богиня плодородия заботится обо мне. Но скоро дочь покинет ее, Деметра впадет в печаль, и я подготовилась к тому, что ей будет не до меня. К тому времени я узнала от повитухи все необходимое, заготовила все, что нужно для ухода за ребенком, и окружила себя любящими людьми. Я не боялась невнимания богини.
Наступило самое темное время года и прошло. Солнце стало всходить дальше на востоке, а заходить дальше на западе и подниматься выше, хотя погода еще оставалась сырой и холодной. Я знала, что срок мой совсем близко, и готовилась, как могла, к этому событию, хотя понимала, что нельзя подготовиться к неведомому, к тому, чего ни разу в жизни не испытала.
Но повитуха оказалась права: это ни с чем не спутаешь.
Я сидела у себя в комнате, ткала сложный, как считала тогда, узор (я еще не видела чудес, которые творили мастерицы Трои), когда почувствовала приступ боли. Я продолжала работать, наклонялась вперед, поправляла челнок и успокаивала себя: нет, нет, еще не сейчас. Это ложная тревога.
Но приступы становились все чаще и сильнее. Я отложила челнок и позвала мать.
— О Лебедушка! — воскликнула она. — Скорее идем в родильную комнату. Сейчас пошлю за повитухой.
Она отвела меня в родильную комнату и раздела. В комнате не было ничего, кроме большой деревянной скамьи, простыней, кувшинов и тазов. Держась за руку матери, я легла на скамью. Со всех сторон меня окружали голые стены.
— Нет смысла украшать здесь стены картинами, — сказала мать. — Сейчас они тебе не доставят удовольствия, а потом, глядя на них, ты будешь всегда вспоминать эти минуты.
Приступы боли следовали один за другим, они истощили мои силы, и скоро я стала задыхаться.
Я посмотрела в лицо Пиеле.
— Держись! — прикрикнула она. — Собери силы. Рано отдыхать, нам еще нужно как следует поработать.
— Сколько?
— Долго.
Мне показалось, будто прошла целая вечность, но потом мне сказали, что схватки продолжались ночь и часть утра. Мне показалось, будто стемнело, но я не была в этом уверена — лампы и факелы горели с самого начала; потом мне показалось, будто светает, но и в этом я не была уверена — глаза к тому времени затянуло туманом. Единственное, что я помню отчетливо, — боль и свои крики. Я кричала: «Отец! Пощади меня!» И когда боль стала невыносимой, я поняла, что моя смертная природа преобладает над божественной: богине не дано испытывать такие муки.
Боль достигла пика и вдруг прекратилась.
— Готово! — крикнула повитуха.
Я смутно слышала какие-то звуки — суету, возгласы, но крика не было. И вот наконец крик! Громкий плач.
— Елена родила дочь! — объявила Пиела, поднимая красный орущий сверток.
Все-таки дочь! Моя царственная колонна!
— Гермиона… — прошептала я.
Пиела положила дочь мне на руки, я смотрела на маленькое сморщенное личико. Она открыла ротик и высунула крошечный красный язычок. Ее крик стал громче.
— Кровинка моя, — сказала я.
Я полюбила ее сразу и сердцем поняла, что нас ничто никогда не разлучит: мы одно целое.
Чуть позже, когда из пустой родильной комнаты я с дочерью перебралась к себе, пришел Менелай посмотреть на нас. Он заключил обеих сразу в свои объятия.
— Вот наша Гермиона, — сказала я, приподнимая покрывало над личиком.
Он долго и восхищенно смотрел на дочь, потом медленно прошептал:
— Она похожа на свою мать.
— Да, она красива, как Елена, — кивнула матушка. — Почти как Елена.
Когда Менелай ушел, матушка присела ко мне на кровать и протянула маленький твердый предмет из коричневой глины. Взяв его в руки, я увидела, что это кукла: красной краской были нарисованы лицо, глаза, одежда.
— Это твоя, Лебедушка. Теперь с ней будет играть Гермиона.
В земле чернела свежевырытая ямка. Среди нас были две жрицы Деметры. Одна держала на руках Гермиону, мы стояли напротив. Рядом с лункой лежал саженец платанового дерева; его листочки немного увяли.
Отец выступил вперед.
— В нашей семье родился новый человек. Это новое поколение нашего рода, первый представитель которого появился на свет в Спартанском дворце. В честь нашей Гермионы мы сажаем это дерево, чтобы они вместе росли. Маленькая Гермиона сможет играть возле него. Став старше, она померится с ним ростом. Взрослой женщиной она увидит его в полном расцвете и будет отдыхать в его тени. А состарившись, она найдет утешение в том, что ее дерево по-прежнему полно сил и жизни.
Отец взял лопату и насыпал немного земли на дно лунки, как требовал ритуал. Затем жрица налила туда вина. Матушка наклонилась и что-то спрятала в лунке. То же самое сделали Кастор и Полидевк. Что они завещали деревцу? Менелай положил в лунку кинжал, сказав, что человек, который захочет получить его дочь, должен будет добыть кинжал. Последней к лунке подошла я и бросила в нее горсть лепестков. Малышка Гермиона имела самый торжественный вид, словно понимала важность момента.
Садовники принялись за свою работу: вставили деревце в лунку, выровняли, холмиком насыпали землю вокруг, вылили несколько кувшинов воды, приговаривая, что дерево хочет пить.
— Оно вырастет большим и сильным! — предсказали они в заключение.
Отец встал возле дерева.
— У Елены и Менелая родилась дочь. Они продолжают наш род. А я чувствую, что мои обязанности стали утомлять меня. Я хочу передать царский шлем Менелаю. Пусть он правит Спартой как муж Елены, царицы Спарты по происхождению.
О, я совсем не хотела, чтобы отец отрекался в пользу Менелая! Я просила, чтобы он только разделил с ним свои обязанности. Я была потрясена.
— Я не желаю превратиться в дряхлого старика на троне, — продолжил отец, не давая никому возразить. — Молодые руки лучше удержат скипетр, сохранят и защитят его. Нет, я не старик пока… Но как я узнаю, что стал им? Ведь мудрые люди говорят, будто в старости человек чувствует себя тем же, что и в молодости. Так кто же тогда скажет мне, что старость наступила и я должен оставить свое место? Никто. Я чувствую, что пора принять решение, и подчиняюсь необходимости. Лучше я передам власть, пребывая в силе, чем в слабости.
