— Зайди-ка сюда, Чарлз! Я в комнате ребенка. Виделкогда-нибудь что-нибудь подобное?
Я переступил порог и стал как вкопанный.
У небольшой комнаты был такой вид, будто по ней пронессяураган страшной силы. Ящики комода выдвинуты, и их содержимое разбросано пополу. Матрасы и постельное белье сдернуты с маленькой кровати. Ковры свалены вкучу в углу, стулья перевернуты, картины сорваны со стен и фотографии вырваныиз рамок.
— Боже мой! — воскликнул я. — Что здесь произошло?
— А как ты сам полагаешь?
— Кто-то что-то искал.
— Точно.
Я осмотрелся и присвистнул.
— Но как… Как можно было пробраться в комнату и учинитьтакой разгром, не будучи никем увиденным или услышанным?
— Да очень просто. Миссис Леонидис все утро провела вспальне за маникюром, телефонными разговорами с друзьями и примеркой новыхтуалетов.
Филип сидел над книгами в библиотеке.
Нэнни на кухне чистила картошку, лущила фасоль и гремелакастрюлями. В семье, где всем хорошо известно времяпрепровождение друг друга,планировать подобные действия очень легко. И вот что я тебе скажу. Проверитьэто нехитрое дельце — то есть устроить ловушку для ребенка и перевернуть вверхдном детскую — мог абсолютно любой в доме. Но человек этот страшно спешил, наспокойные поиски у него не было времени.
— Вы говорите, любой в доме?
— Да, я проверил. У каждого из домашних имелась такаявозможность. У Филипа, у Магды, у Нэнни и у твоей девушки. То же самое инаверху. Бренда провела большую часть утра в одиночестве. У Лоуренса и Юстасабыл перерыв в занятиях — с половины одиннадцатого до одиннадцати. Часть этого временис ними находился ты — но не все время. Мисс де Хэвилэнд гуляла одна в саду.Роджер сидел в своем кабинете.
— Только Клеменси была на работе в Лондоне.
— Нет, даже она не исключение, потому что осталась сегоднядома из-за головной боли — и находилась все утро одна в своей спальне. То естьэто мог сделать любой из них — абсолютно любой! Но кто именно — я не знаю. Неимею ни малейшего представления. Если бы знать, что именно здесь искали… — онобвел глазами разоренную комнату. — И если бы знать, нашли ли искомое…
В глубине моего сознания шевельнулась какая-то смутнаядогадка.
Инспектор Тавернер помог мне, спросив:
— А чем девочка занималась, когда ты видел ее в последнийраз?
— Подождите-ка! — И я бросился прочь из комнаты, взлетел полестнице на второй этаж, повернул налево, преодолел еще один лестничный марш,потом снова спустился на несколько ступенек, пробежал по коридору, распахнулдверь котельной, шагнул наверх через две ступеньки и огляделся по сторонам,пригибая голову из-за низкого потолка.
В ответ на вопрос, что она делает в котельной, Джозефинасказала: она, мол, расследует.
Я не понял, что можно расследовать на пыльном, затянутомпаутиной чердаке среди грязных котлов. Но ведь это помещение могло служитьпрекрасным тайником! Вероятно, Джозефина что-то прятала здесь — то, что ейнельзя было держать при себе. А если так, то найти это не составит особоготруда.
На поиски у меня ушло всего минуты три. За самой большойкотел, доносившееся из глубины которого шипение вносило дополнительную злобнуюноту в мрачную атмосферу чердака, была заткнута пачка писем, обернутых кускомкоричневой упаковочной бумаги.
Я прочитал первое письмо.
«О, Лоуренс…
Мой дорогой, моя любовь… Как прекрасно вчера вечером тыпрочитал стихотворение! Я знала, оно предназначалось мне, хоть ты и не смотрелна меня в это время!
„Вы хорошо декламируете“, — сказал Аристид, и он не знал,что оба мы чувствовали при этом. Дорогой мой, я знаю, скоро все устроится, и мыбудем радоваться тому, что он никогда ничего не узнал и умер счастливым.Аристид всегда был очень добр ко мне, и я не хочу, чтобы он страдал. Но ядействительно не понимаю, какую радость можно находить в жизни, когда тебе ужеза восемьдесят. Я бы не хотела жить так долго! Скоро мы будем вместе —навсегда. И как же прекрасно будет то время, когда я смогу сказать тебе: „Моймилый, милый муж…“ Возлюбленный мой! Мы созданы друг для друга! Я люблю, люблю,люблю тебя — и не вижу конца нашему чувству! Я…»
Там было еще много чего понаписано, но у меня пропаложелание продолжать чтение.
Я мрачно спустился вниз и сунул сверток Тавернеру.
Тавернер прочитал несколько абзацев, присвистнул и беглопросмотрел еще несколько писем.
Потом посмотрел на меня с видом довольного кота, отведавшегожирных сливок.
— Ну что ж, — нежно пропел он. — Эта улика выводит прямикомна миссис Бренду Леонидис. И мистера Лоуренса Брауна. Значит, это все-таки они…
Глава 19
Впоследствии мне даже самому казалось странным, наскольковнезапно и бесповоротно вся моя жалость и сочувствие к Бренде Леонидис исчезлис обнаружением ее писем к Лоуренсу Брауну. Было ли уязвлено мое самолюбиесознанием того, что эта женщина любила Лоуренса Брауна слепой слащавой любовьюи расчетливо и бесстыдно лгала мне? Не знаю, я не психолог. Предпочитаю считать— конец моей жалости к Бренде положила мысль о маленькой девочке Джозефине,хладнокровно убранной преступниками с пути в целях сохранения.
— Безусловно, ловушку устроил Браун, — сказал Тавернер. — Иэто объясняет один момент, показавшийся мне загадочным.
— В смысле?
— Да как-то все это было страшно глупо обставлено. Суди сам:ребенок заполучил эти письма — письма совершенно убийственного содержания!Первое логическое движение — попытаться вернуть их (в конце концов,бездоказательные разговоры о любовных письмах можно счесть детскимифантазиями). Но вернуть их невозможно, так как неизвестно, где они спрятаны.Значит остается единственное — заставить ребенка молчать. Человек же,совершивший одно убийство, не остановится перед вторым. Все знали, что девочкалюбит кататься на двери старой прачечной, расположенной в пустынном заднемдворе. Идеальным вариантом, конечно, было бы подкараулить Джозефину за дверью иразобраться с опасной свидетельницей с помощью кочерги, железного прута илирезинового шланга (которые находятся тут же в домике, прямо под рукой). Зачемвозиться с дурацким мраморным львом, устанавливая его на верхней кромке двери,если существует большая вероятность, что он в девочку не попадет или попадет,но не убьет (как оно и получилось)? Я спрашиваю: Зачем?
