— Вот она, сбывшаяся мечта, — сказала я.
— Прямо Рождество, — добавила Стильная Девчонка.
В животе у меня защекотало. Я потыкала себя пальцем в живот, представляя, как будто там шевелится ребенок, живая куколка Барби с настоящими ресницами, в синих плавательных очках и с настоящими мозгами. Я видела это по телеку: если мальчик будет долго целовать свою подружку, что-нибудь из этого наверняка выйдет.
— Расскажи Диккенсу, — говорила тем временем Стильная Девчонка. — Расскажи ему все про замок и детей. Тогда он покажет тебе динамит. Может, Делл уже уехала в город, а он сидит там один и думает, как было бы хорошо, если бы ты зашла взглянуть на динамит.
— А вдруг она еще там…
— Тогда она пригласит нас на чай или на пикник, потому что она любит нашего папу и она наш друг. Вот почему она не пьет нашу кровь. Да и вообще, она этим больше не занимается, Диккенс ведь говорил.
В животе у меня заурчало: это толкался мой ребеночек. Вот почему у меня всегда покалывало в животе, когда мы с Диккенсом чмокали друг друга губами, — от каждого поцелуя ребеночек немножко подрастал. Мне следовало знать, что так будет.
— Надо рассказать Диккенсу, — сказала я. — По-моему, ребенок завелся внутри меня от поцелуев. Наверное, это Классик, то есть я так думаю. Она возвращается.
— Пошли, расскажем, — сказала Стильная Девчонка. — И потрогаем динамит. Но, пока мы медленно спускались с крыльца, меня вдруг затрясло, и от шеи вниз по спине побежали мурашки. Я представила себе темный дом Диккенса и Делл — окна закрыты, задернутые шторы не пропускают внутрь солнечный свет, и где-то в этой темноте дремлет их покусанная пчелами мать.
И все-таки замок надежнее, чем просто дом или даже фермерский дом, подумала я. В замок не заберутся ни пчелы, ни муравьи и ни на кого не нападут.
Когда мы пришли, дом показался нам таким же непроницаемым и заброшенным, как всегда. На грядках по обе стороны гравийной дорожки, где раньше краснели томаты и зеленели кабачки, теперь ничего не было, одни пожухшие плети да перекопанная земля. Весь двор был истоптан, повсюду виднелись следы сапог и валялись какие-то прутики. А когда я. подошла ближе к крыльцу, то заметила, что желтый фонарь над дверью потух; воображаемая королева-мать всех светлячков исчезла.
Я постучала — совсем тихонько, три легких удара костяшками пальцев.
— Здравствуй, — сказала я, обращаясь к двери. — Это я.
Я подождала, надеясь, что кто-нибудь, Делл или Диккенс, откроет дверь. Но никто не появлялся.
— Это Джелиза-Роза.
Я постучала громче — тук-тук-тук — и снова стала ждать.
— Сегодня такой подходящий для чаепития день, вот мы со Стильной Девчонкой и зашли, думали, вдруг вы не очень заняты.
Я приложила ухо к двери, затаила дыхание и прислушалась. Ничего — ни скрипа половиц, ни стука двери, ни знакомого шлепанья вьетнамок.
— Может быть, они спят, — сказала я Стильной Девчонке. — А может, в город уехали.
А может, и прячутся, подумала она. Или пошли в Рокочущий и теперь ищут нас.
— Все может быть.
Тогда мы спустились с крыльца и обошли дом вокруг. И хотя в животе у меня все сжималось, я шмыгнула на задний двор, туда, где буйно разрослись сорняки и лисохвосты и где стоял «форд» с трещиной в переднем стекле. Но его не было.
Стоя у стены дома, между двумя глубокими колеями, оставленными колесами пикапа, я увидела Диккенса — он снял капитанскую униформу и теперь, одетый как фермер, открывал висячий замок на двери сарая.
Скажи ему, думала Стильная Девчонка. Скажи ему, что у тебя ребеночек, и он покажет тебе свой секрет. Он же обещал.
Диккенс распахнул дверь сарая и вошел внутрь. Тогда я сорвалась с места и побежала, перескакивая через глубокие рытвины, в надежде приятно его удивить. Мне так хотелось сказать ему, как сильно я его люблю и что Классик снова возвращается к жизни в виде моего кукольного ребенка. Я планировала застать его врасплох такими словами:
— Милый принц, Классик скоро снова будет с нами. — И эти слова, несомненно, сорвались бы с моих губ и прогремели бы на весь сарай, если бы я вдруг не увидела белку — если бы не замешкалась у входа и не поглядела направо, туда, где было что-то вроде загородки для цыплят — обтянутая проволочной сеткой деревянная клетка, в которой мое внимание привлекли клочки серого меха и пушистый изогнутый хвост.
Она умерла? Нет. Заснула? Тоже нет. Черные бусинки глаз широко открыты, смотрит на меня и глубоко дышит, лежа на боку и прижав к мордочке лапы. Видишь, Джелиза-Роза, что она со мной сделала. Видишь, что случается с теми, кто мал и все время висит головой вниз. Таких ловят и бросают в клетку. Я пленница. И я обречена.
Мне стало ее жалко. В конце концов, она ведь не чудовище какое-нибудь и не страшилище, а обыкновенная белка, и вовсе не такая уж противная. Но погладить белку через сетку я все же не посмела: вдруг укусит. Примет меня за Делл и оттяпает мне пальцы.
Хочешь знать, что она со мной сделает? Зайди в сарай и все поймешь. Иди посмотри. Давай-давай, заходи.
И что же я обнаружила, переступив порог? Длинный складной стол и широкие полки, на которых плотными рядами стояли поделки Делл, разные сувениры и вообще всякая всячина, законченные и не совсем. На столе и вокруг него — лампы на подставках из оленьих рогов, вешалка для шляп, тоже из рогов, скамеечки для ног (чьи ножки были вырезаны из двух пар оленьих рогов), лампы из оленьих копыт, около дюжины термометров из того же материала. Но мое внимание привлекли прежде всего полки: там свирепого вида полосатая кошка готова была броситься на свернувшуюся кольцом гремучую змею, белки сжимали в лапах желуди, три кролика жались друг к другу, енот держал на весу только что пойманную форель, еще одна кошка откусывала голову летучей мыши, броненосец лежал на спине, столбиком сидел очень убедительный шакал; и у всех были одинаковые стеклянные глаза, все застыли в неестественных позах, точно охотничьи трофеи, на плоских подставках из лакированного дерева. Так вот то место, куда смерть не осмеливалась подступиться стараниями Делл, вот где обитали души, которые она спасла, не дав им уйти в землю. Но мне не хотелось кончить так, как кончили эти твари, — застыть в сарае на полке и торчать тут вечно. Лучше уж в землю, подумалось мне. Если не можешь ни бегать, ни кричать, ни пукать, то лучше умереть.
И тут я увидела Диккенса, который стоял в углу, спиной ко мне, и разбирал шерстяной мешок, вытаскивая из него одно за другим бумажные полотенца и резиновые перчатки.
— Это комната-зоопарк, — сказала я.
Едва прозвучал мой голос, как Диккенс дернулся и завизжал. Выронив полотенца и перчатки, он резко повернулся ко мне; его ладонь была прижата ко рту, но визг рвался сквозь пальцы, заполняя собой сарай. И это было так неожиданно и страшно, что я тоже начала вопить. С минуту мы смотрели друг на друга и орали как зарезанные, пока наконец у нас в легких не кончился воздух.
