что в ту ночь волны были высотой в сотню шагов.
Во время шторма папа заметил кого-то в воде, цеплявшегося за большой кусок дерева. Он вытащил тонущего человека из моря. Это было до того, как мир лишился красок, и папа часто говорил, что человек, которого он вытащил из воды, был таким бледным, что казался голубым, а глаза у него были жёлтые, как у кошки. Когда мужчина проснулся, он сказал моему отцу, что он исследователь, возвращающийся домой из экспедиции в Восточные земли, что его лодку разнесло штормом и он был единственным выжившим. Папа сказал, что он никогда не мог понять, было ли это правдой, или была какая-то другая причина, по которой этот человек оказался там, но он всегда подозревал, что за этим кроется нечто большее. Он сказал, что у мужчины были странные татуировки на кистях рук, и если внимательно присмотреться к ним, то они будут двигаться на его коже.
Как бы то ни было, когда они вернулись в Скалу, этот человек – он так и не назвал папе своего имени – сказал: «Я в большом долгу перед тобой. Если тебе когда-нибудь что-нибудь понадобится, каким бы невозможным это ни казалось, сожги этот пергамент, и я приду навестить тебя».
Он оставил папе этот заколдованный пергамент и ушёл. Папа никогда не ожидал увидеть его снова. Но он сохранил пергамент.
Прошло несколько лет. У папы и его жены родилась дочка, и она была красавицей. Волосы цвета огня, как всегда говорил мне папа, и улыбка, способная растопить ледник. Затем, когда малышке было всего три года, в Скалу пришла болезнь. Погибло много людей. Папа потерял свою жену. Он потерял свою маленькую дочку.
Хоуп резко вздыхает и прикрывает рот рукой.
– Ох, это ужасно. Его сердце, должно быть, было разбито вдребезги.
– Хуже, чем разбито, – говорит Одд. – Папа превратился в тень. Возможно, он продолжал дышать, и его сердце билось, но он не был жив. Не совсем. Просто был. Просто существовал. Однажды ночью, после драки в пабе, он вернулся домой, упал на колени и кричал, кричал и проклинал мир за то, что тот забрал его маленькую девочку и оставил его одного. И вот тогда он вспомнил о пергаменте.
«Если тебе когда-нибудь что-нибудь понадобится, сожги его, – сказал ему тот человек, помнишь? – Каким бы невозможным это ни казалось». Папа был в отчаянии. И он это сделал. Сжёг пергамент.
В итоге человек, которого папа спас из моря, постучался к нему в дверь на следующую ночь. Папа умолял его вернуть свою семью, но мужчина сказал, что некоторые вещи выше его сил. «Но вот что я могу сделать, – сказал он папе, – так это создать тебе нового ребёнка, такого, который никогда тебя не оставит».
И бедный папа был в таком отчаянии, в таком одиночестве, что согласился.
Хоуп стоит с открытым ртом. Ей нравится думать, что благодаря Сэнди она знает кое-что о мире даже в свои десять лет, но она никогда не слышала ничего подобного.
– И это был ты? – умудряется спросить она. – Ты был новым ребёнком.
Одд смотрит в тёмное небо.
– Первое, что я могу вспомнить в этой жизни, – это то, что я проснулся в точности таким, как сейчас, на полу папиного коттеджа, а папа стоял в дверях и кричал вслед мужчине, что я ему не нужен, что он совершил ошибку. Но мужчина продолжал идти, и вскоре остались только папа и я.
Ну, я полагаю, ты можешь себе представить, что в таком маленьком местечке, как то, никто не может долго хранить тайну. Вскоре все знали обо мне, о чудовище, которое жило с капитаном рыбацкого судна. Многие люди перестали разговаривать с папой. Люди винили меня, если что-то шло не так. Если зима была плохой, то это из-за меня. Если летом была засуха, то это была моя вина. «Чудовище проклято», – шептали они друг другу.
Одд замолкает, чтобы перевести дух, и Хоуп чувствует, что он переживает всё это заново, как будто в этот самый момент вернулся в деревню.
– Это печальная история. Вот как я стал именно таким, каким папа называл меня каждый божий вечер, когда был пьян. – Его голос дрожит. – Он каждую ночь рассказывал мне, что я – проклятие его жизни и как он каждый день жалеет, что попросил ещё об одном ребёнке.
Одд смотрит на Хоуп сверху вниз, и в его глазах столько печали и боли, что у неё щемит сердце.
– Но это ведь не моя вина, правда? – спрашивает он. – Я никогда не просил, чтобы меня создавали.
– Не просил, – отзывается Хоуп, и её глаза наполняются слезами. – Это не твоя вина, Одд.
Он кивает, вытирает глаза.
– Так как же ты оказался с Бабой? – спрашивает Хоуп. – Ты сбежал? Вряд ли тебя можно в этом обвинить!
– Нет. Я не убегал. Может, от меня и не было особой пользы, но я сильный, поэтому папа поручил мне работать на его судне. Представь себе, что чувствовала команда! Но папа настаивал. Однажды, после того как мы несколько недель не получали хорошего улова, команда взбунтовалась. Они схватили меня, назвали проклятием и сказали, что миру было бы лучше без таких монстров, как я. – Он тяжело дышал. – Команда выбросила меня за борт, в море.
Сначала, – продолжает Одд, – когда я был в воде, я дрыгал руками и ногами и пытался плыть. Но потом мне кое-что пришло в голову. – Его лохматые брови сходятся на переносице. – Я понял, что, когда команда выбрасывала меня за борт, папа не боролся, чтобы остановить их. Он не пытался спасти меня. Он просто… наблюдал…
Руки Хоуп сжаты в кулаки, челюсть плотно стиснута.
– Никто в мире не был готов сражаться за меня, – говорит Одд. – И вот я подумал: какой смысл бороться за себя? И я закрыл глаза, перестал брыкаться и метаться и просто позволил волнам унести меня прочь. Я пошёл ко дну, и через некоторое время всё просто сошло на нет.
Я проснулся на пляже дальше по побережью. Не знаю, как долго я пробыл в воде или как далеко меня занесло. Я просто встал и начал идти. Видишь ли, я не ем и не пью, так что мне не нужно было беспокоиться об этом. Я пошёл в лес, и я шёл и шёл до того дня, пока не наткнулся прямо на Бабу. Я рассказал ей свою историю, и она сказала, что с ней я буду в безопасности, что она присмотрит
