за мной.
Хоуп качает головой.
– Только всё закончилось наоборот, не так ли? – говорит она. – Ты тот, кто присматривает за Бабой. Этот дом – твоя клетка, Одд. Может, на нём и нет решёток, но всё равно это клетка.
Он смотрит ей в глаза и плачет.
– Нам лучше вернуться в дом, – шепчет он. – Неизвестно, когда Баба придёт.
Хоуп не подталкивает Одда к продолжению разговора. Она видит, что, рассказывая свою историю, он вымотался, и неудивительно, если он мысленно пережил подобное заново. Она тихо лежит у него в кармане, пока он неуклюже спускается по веткам, а клетка Элмо раскачивается на мотке пряжи, обвязанном вокруг его талии. Час или около того на свежем воздухе и при лунном свете, похоже, снова улучшили состояние виверна. Его серо-чёрная чешуя блестит, а холодный блеск глаз стал немного ярче. Он тоже настороже, зачарованно озирается по сторонам, когда они опускаются обратно на крышу деревянного дома на ножках, а затем на верхнюю площадку крыльца. Оттуда Одд осторожно опускает клетку Элмо, прежде чем сесть на край крыши крыльца и проворно спрыгнуть вниз.
Одд поднимает клетку и тянется к ручке, когда дверь распахивается.
Там, заполняя огромный дверной проём, глядя сверху вниз на Одда, Элмо и Хоуп с горящей яростью в бесцветных глазах, стоит Баба.
– Заходите-е-е-е-е, мои дорогие, – говорит она, и лёд в её голосе замораживает кровь Хоуп. – Нам нужно кое в чём разобраться.
Глава 21. В которой у Хоуп появляется план
Баба действует молниеносно. Не успевает Одд моргнуть, она наклоняется, хватает его за шиворот и без особых усилий втаскивает в дом, захлопывая дверь.
– Вот чем ты занимаеш-ш-ш-ш-шься, когда старой Бабы нет дома? – кричит она, хлопая Одда по лысому затылку, покрытому шрамами.
– Нет, Баба. Прекрати. Пожалуйста!
Она вырывает птичью клетку из его рук и усмехается:
– Этот виверн принадлежит мне. Всё здесь принадлежит мне и ничто не двигается со своего места!
– Но он болен, Баба. Ему нужен был лунный свет.
– Думаю, я лучше тебя знаю, что нуж-ж-ж-ж-жно моей коллекции! – возглас Бабы превратился в безумный визгливый вопль. Из её гнилого рта течёт слюна, а перекошенные глаза широко раскрыты.
– Ты ошибаешься, – слова Одда тихи, но заставляют Бабу замереть.
– Что ты сказал?
Одной рукой она держит клетку Элмо, а другой – Одда за загривок. Теперь она опускает Элмо на землю и переключает всё своё внимание на Одда, грубо хватая его за лацканы рваного рыбацкого пальто.
– ЧТО ТЫ МНЕ СКАЗАЛ?
Из кармана Одда Хоуп смотрит на разъярённого гиганта, огромные капли вонючей слюны едва не задевают её, когда брызжут из перекошенного рта Бабы.
«Не дави на неё слишком сильно, Одд, – думает она. – Не сегодня».
Возможно, он всё ещё полон гнева и негодования из-за того, что заново пережил печальную историю своей жизни. Возможно, он каким-то образом приободрился после разговора с Хоуп. Или, возможно, с него просто было достаточно. Какой бы ни была причина, Одд выбирает именно этот момент, чтобы наконец ответить.
– Я сказал, что ты ошибаешься.
Баба отпускает его и отступает назад. Она пошатывается, как будто её ударили ножом, и хватается за грудь, и на секунду Хоуп думает, что, возможно, слова Одда каким-то образом навредили Бабе, разрушили заклинание или лишили её части силы. Затем бесформенное, скрюченное, древнее тело Бабы начинает сотрясаться от ярости. Она открывает рот и издаёт нечеловеческий рёв, звук, который Хоуп никогда не слышала и никогда не захочет услышать снова. Она без сомнения знает, что это истинный голос существа, которое не принадлежит этому миру.
Одд отшатывается, но Баба бросается на него, хватает, поднимает так, что её массивное лицо оказывается напротив его.
– Вот как ты отплати-и-и-и-ил Бабе? Я приютила тебя и оберега-а-а-а-ала, а ты отплатил мне неуважением? Тьфу! – Она сильно встряхивает его, заставляя Хоуп перекатываться у него в кармане. Затем она отступает и швыряет Одда через всю комнату. Он с грохотом ударяется об пол и каким-то образом приземляется, не раздавив Хоуп, но от удара у неё трещат кости и несколько мгновений перед глазами пляшут вспышки света. Оглушённая, она подползает к отверстию кармана и выглядывает как раз вовремя, чтобы увидеть Бабу, шагающую к Одду.
– Берегись!
Но Одд не слышит. Баба хватает его, грубо поднимает снова, так что их лица оказываются на одном уровне.
– Я поняла, что ты замышляешь что-то нехорошее, как только вошла прошлой ночью, – выплёвывает она. – Почувствовала в воздухе запах преда-а-а-ательства. И я была права. Баба всегда права. – Она снова трясёт его, заставляя стучать зубами, и Хоуп снова беспомощно мечется по карману, её мысли путаются. – Тайком убегаешь из дома с одной из моих вещ-щ-щ-щ-щей! – кричит Баба. – Я должна отор-р-р-р-рвать тебе руки. Я должна вырвать тебе зубы своими пальцами. Вытащить твои глаз-з-з-з-за и использовать как шарики.
– Нет! – Хоуп кричит так громко, как только может. – Не смей его трогать!
Баба снова замирает. Её лицо всё ещё напротив Одда, но один её глаз опускается и находит Хоуп. Затем костлявая, скрюченная рука медленно лезет в карман Одда и вытаскивает её оттуда. Невероятно длинные пальцы обхватывают её, кожа Бабы становится болезненно беловато-зелёной от прикосновения Хоуп, ногти толстые, жёлтые и покрытые коркой грязи. Руки поднимают её до тех пор, пока она не оказывается на одной линии с лицом Бабы. Баба с глухим стуком роняет Одда на пол, и теперь её второй глаз тоже поворачивается, чтобы встретиться с Хоуп. Порывы прогорклого дыхания оглушают Хоуп. Она представляет, как легко было бы Бабе просто засунуть её в этот ужасный рот и проглотить целиком.
– Пожалуйста, – говорит она, находя в глубине души мужество, о котором и не подозревала, – не обижай Одда. Это моя вина. Моя идея. Я обманула его.
Баба хмурится.
– Обманула?
– Да. Я сказала ему, что маленький виверн болен и нуждается в лунном свете, что есть особый способ кормить его и я знаю, как это сделать. Одд всего лишь пытался помочь части твоей коллекции. Я думала, что, если он выведет меня за пределы дома, я смогу сбежать, но он внимательно следил за мной. Он слишком умён.
Одд поднимается с пола, на его лице смесь боли и замешательства.
– Нет, это неправ…
– Заткнись, идиот! – Баба сжимает Хоуп чуть крепче, и она чувствует, что её ребра готовы лопнуть. – В моём доме не было никаких-х-х-х-х проблем до тебя. Если бы ты не была такой ценной вещью, у меня могло бы возникнуть искушение отвезти тебя завтра вечером в деревню и скормить
