Ты вдруг резко стала вспоминать многое и больше, чем могла знать и помнить. Ты каким-то образом видела момент аварии, прекрасно знала, кто виноват в ней. Можешь верить или нет, но я крайне противилась, чтобы вас с малышкой убили. И Липатов поставил мне условие — или я стираю твои воспоминания, новые, старые да любые, заменяю картинки твоего сознания, или он убирает всех: меня, тебя, твою дочь, моего отца. Как ты догадываешься, я выбрала жизнь для всех нас. Худо-бедно но мы же жили. И пускай ты ни черта не помнишь и упустила своего Плутония. Я не вышла замуж и не смогла родить ребёнка из-за аборта от Лёни. Зато все живы. И отец твой живее всех живых. И Леонид наш в шоколаде.»
— Что? Что здесь происходит? — Липатов коршуном набросился на Изольду, отгоняя несчастную женщину, на долю которой выпало немало горестей из-за меня и неведомых мне, несметных богатств отца. Я и не подозревала, что слыла богатой наследницей.
А я безмолвно зарыдала, слёзы отчаянно полились из глаз, обжигая лицо. Я плакала и не издавала ни звука. Я снова не могла говорить. То ли перенервничала от услышанного, то ли сработал инстинкт самосохранения при встрече с Лёней. Да, мне безопаснее было молчать, притворяться немой я бы вряд ли смогла, поскольку меня переполняли эмоции. Я получила долгожданные ответы на свои заветные вопросы и, казалось бы, должна была испытать облегчение, но вместо этого ощутила безмерную тяжесть. Исповедь Изольды меня задела за живое, всколыхнула волну душераздирающих чувств и болезненных ощущения, будто вскрыла старую зажившую криво рану, пусть и криво, но зажившую, которая заалела вновь и оказалась гораздо глубже, чем при первом рассмотрении. В жизни часто так бывает: поранишься слегка, чуть заживёт, коркой покроется, а ты потом случайно заденешь ссадину или сдёрнешь намеренно, потому что чесалось, и края раны расходятся вширь, кровь проступает повторно, и, кажется, что болит сильнее, ноет. Вот и у меня саднило в душе больнее, чем прежде. Парадокс, абсурд или ирония состояли в том, что вместо ответов я получила ворох новых вопросов. Просто одни вопросы сменили другие, и их стало в разы больше. Я прокручивала в голове слова Изи и задавалась свежими, бесконечными вопросами. И моё сознание категорически отказывалось что-либо понять, не воспринимая ровным счетом ничего и не веря услышанному, взять, например, то, что мой отец остался жив, или я родила дочь. Если бы мне кто-то рассказал что-то такое, то я не поверила, но решила, что это — хороший сюжет для мелодрамы. Слишком много во всей нашей истории было неувязок от начала и до текущего момента. И мне предстояло разобраться с деталями прошлого и фрагментами настоящего, чтобы собрать общую картину происходящего воедино, как большой и сложный пазл. Если бы я была следователем и раскрывала преступление, то мне очевидно бросились в глаза недостающие детали и нестыковки событий. Сплошные «если бы» окутали меня тугим коконом, вгоняя в тотальное, привычное и тягостное состояние неопределённости. Я запуталась больше, чем было до того. Секретики-семицветики ничего мне не рассекретили. От перенапряжения умственной деятельности у меня дико разболелась голова, и поднялась температура.
Лёня зло спихнул мою спасительницу с койки и завалился сам, придавив тяжестью своего тела и с пугающе искренней тревогой осматривая меня. Я инстинктивно дёрнулась от бывшего, но он мягко поймал меня за запястье и подозрительно любезно со мной заговорил.
— Марта, солнышко, — Леонид промокнул платком мои слёзы и шикнул на Изольду, — кто тебя обидел?
Мне яростно хотелось наорать на бывшего и отхлестать его за все злодеяния, за то, что ни в чём не повинным людям сломал жизнь. И я мысленно возблагодарила небеса, что лишилась голоса, иначе бы не сдержалась.
Я вызволила руку из нежной и цепкой хватки бывшего, закрывая рот ладонью, заплакав горче. «И Леонид наш в шоколаде», — пронеслись эхом слова Изи.
— Липатов, — тихо обратилась она к нашему бывшему, — у Марты афония.
— Какая какафония, мать вашу? — жестко перебил Лёня. — Что вы сделали с моей женой?
— Не мы, а ты, — процедила несчастная женщина.
Леонид обернулся на Изольду, смерив гневным взглядом. Он стиснул кулаки и судорожно подскочил к Изи. У меня от ужасающей картины застыли в глазах слёзы. Я приготовилась стать безмолвным свидетелем кровопролития, не сомневаясь, что бывший на моих глазах совершит зверское убийство. Но, едва замахнувшись на мою заступницу, Липатов взвизгнул, потому что в воздухе пролетел Тихон и изрядно царапнул его по руке.
— Какого хрена? — Лёня уставился на кулак с мелкими капельками крови.
— Что произошло? — опешила Изольда.
— А ты не видишь? Глаза разуй! — разозлился бывший.
— Вижу, Липатов, — Изи, как и положено врачу, принялась осматривать руку раненого, — откуда это? Будто тебя кошка поцарапала когтями. И да, она ничего не помнит.
— А я везучий, хожу под Богом, — оскалился Леонид и торжествующе глянул на меня.
«Под Богом он ходит, как же?! Выискался святоша!», — безропотно верещала я про себя, объятая лихорадочной паникой, обидой и яростью. Я находилась на грани того, чтобы подорваться с койки, несмотря на тянущую в теле боль, и стулом прибить Липатова. Но увесистая чёрная тушка Тихона, видимая мне одной, взгромоздилась на меня и принялась успокаивать, мурлыча. Так под усыпляющее кошачье бормотание я и уснула.
— Марта! — раздался голос любимого. — Вот я тебя и нашёл.
— Плутоний, родненький! — я кинулась на шею своему волшебнику и почувствовала сладкую соль поцелуя и слёз на губах.
Глава 31
Мы оба растворились в поцелуе, терпком, выдержанном, словно вино, что годами томилось и ждало своего часа. Да, мы с Платоном откупоривали друг друга, снимая пробу чувств после стольких лет разлуки. Он робко и нежно прижимал меня к себе, изучающе блуждал руками по моему телу, будто мы впервые оказались так близко вместе. Казалось, что он знакомился со мной заново, да и я растерялась перед ним, смущенно обвила руками его шею. Но постепенно мы осмелели, наши губы смыкались настойчивее, языки сплетались, дразня и лаская друг друга, доводя нас до хриплых, влажных стонов довольствия. С Леонидом я не испытывала ничего подобного в сексе, не говоря уже о поцелуях. А, целуясь с Плутонием, я улетала от наслаждения на небеса, упиваясь им, теряя связь с реальностью. Но резко повеяло холодом, меня накрыло незримым, сдавливающим мраком.
Я разомкнула губы, прервала наш поцелуй и отстранилась от Платона и с грустью отвернулась от него. Смахнула ладонью слёзы, чувствуя, как губы дрожат от обиды.
— Что-то не так? —
