лишь последствия секса.
— Но ребенок…
— Я не чувствую любви, — отрезал Винченцо. — Не испытываю ее. Ты уверяла, что это она. Но если я не способен… Я не могу позволить, чтобы наш ребенок воспитывался в той же атмосфере, в которой росли мы. Я этого не допущу.
Он не чувствовал любви. Не испытывал ее даже к собственному ребенку.
— Может, все потому, что я не видел любви, — предположил Винченцо. — И не слышал ее.
— То же касается меня, — ответила Элоиза. — Но я способна понять, что любовь теплится во мне. Почему ты этого не можешь?
— Возможно, я не так человечен, как ты.
— А как же твои друзья? Разве ты совсем не любишь их?
— Это другое.
— Вовсе нет. — Она прижала руку к груди. — Все чувствуешь сердцем. И я не могу поверить… как ты можешь говорить, что там нет любви?
— Я отправляю тебя обратно в Вирджинию.
— Нет! — ответила она.
— Я отправляю тебя обратно.
— Ты не можешь!
— Тогда будешь жить здесь, как в детстве. Тебя будут игнорировать и в грош не будут ставить. Ты этого хочешь?
Эти слова были пощечиной. С тем же успехом он мог бы ударить ее по лицу.
— Винченцо…
— Я немедленно подготовлю самолет.
— Винченцо! — Она выкрикнула его имя, выпуская поток своей собственной ярости, потому что он замкнулся в себе.
Винченцо замер, тяжело дыша.
— Не это место отравляет тебе жизнь, Элоиза. Дело во мне. Яд у меня в крови. А я не стану травить тебя и ребенка.
Так Элоиза снова оказалась в его самолете. Не понимая, в чем дело, и рыдая. Сам полет не остался в ее памяти. Она просто вдруг снова оказалась в штате Вирджиния, на пороге своего дома с кошачьей переноской в руках. Во дворе попрежнему тихо падал снег. Она вошла, и взгляд ее упал в тот угол, где недавно стояла рождественская ель. Она осознала вдруг, что елка осталась во дворце, и по какой-то причине именно эта мелкая глупая деталь снова заставила ее заплакать. Все, что произошло, показалось ей вдруг невыносимым. Именно отсутствие елки стало каплей, переполнившей чашу. Она разрыдалась так горько, словно сердце ее было разбито. Собственно, оно и было разбито. Она лишилась Винченцо, и уже никогда в ее жизни не могло быть счастья.
«У тебя есть ребенок».
Да, у нее был ее ребенок. И ее простая жизнь. Только Элоиза не простая. Уже нет. И вероятно, не была такой уж простой раньше. Элоиза научилась хотеть всего. И теперь довольствоваться малым казалось ей неприемлемым.
Винченцо не ожидал, что его друзья появятся так рано. Он был пьян.
— Какого дьявола? — осведомился Зевс.
— Все отлично, — сказал Винченцо, садясь ровнее, но чувствуя себя ужасно.
— Врешь, — не поверил Рафаэль. — Ты выглядишь гадко и мерзко пахнешь.
— Ты выглядишь просто оскорбительно, во всех отношениях, — заявил Джаг. — Где твоя женщина?
— Она не моя женщина, — ответил Винченцо.
— Выходит, что-то изменилось, — констатировал Рафаэль.
— Ничего не изменилось. Просто я понял, что принуждаю ее к жизни, которой мы оба и так уже натерпелись в детстве. А это неправильно. Я отправил ее домой.
— Что ты сделал? — уточнил Джаг. — Ты отправил свою беременную невесту домой за день до вашей свадьбы?
— Мне пришлось.
— Неужели? — сказал Джаг. — Не очень-то я тебе верю.
— А я не спрашиваю тебя, во что ты веришь, друг мой. Я вообще никого ни о чем не просил. И вас троих не просил заявляться ко мне в кабинет.
— А нам плевать, — ответил Зевс. — Мы твои друзья. Так что давай-ка соберись.
— Я вполне собран. И поступаю правильно.
— Ты не поступаешь правильно. Ты идешь легким путем, — возразил Рафаэль. — Увидел, что она страдает, и, не пытаясь помочь ей, отправил с глаз долой. Решил не думать о том, как изменить дворец, чтобы он не напоминал ей о вашем детстве, а просто прогнал ее восвояси. И чем ты займешься теперь? Намерен купаться в своей печали?
— Как вы смеете читать мне лекции? Рассказывать мне о моих же чувствах?
— Нет у тебя чувств. Ты трус, а не король.
— Но ты сейчас в моем дворце.
— Ты только взгляни, как быстро он стал называть это своим дворцом, — заметил Джаг. — А сколько было болтовни на предмет того, что трон ему якобы не нужен.
— Ну чего вы от меня хотите? Чтобы я оставил при себе женщину, которая искренне любит меня, но при этом не мог бы дать ей того же?
Зевс приподнял бровь:
— Я не могу сказать, что в принципе одобряю институт брака. Или любовь. Но мне неясно, почему ты стоишь перед нами и делаешь вид, будто женщина, которая ждет от тебя ребенка и любит тебя, — какая-то непонятная головоломка, которую ты не способен разгадать.
— Я хочу, чтобы она была счастливой. Это ради ее же блага.
— А может, ты просто пытаешься защитить себя?
Винченцо не желал больше разговаривать с ними. Он ринулся прочь из кабинета, спустился по лестнице и зашагал сквозь снег. Он шел, пока не оказался на своем холме, у озера. Ветер яростно шумел вокруг него, играя полами пальто. Он вглядывался в метель, и холод обжигал его кожу. Но он ничего не замечал.
— Элоиза, — проговорил он.
Неужели это оно?
Он не понимал ее прежде. Не мог понять. Потому что не испытывал ничего, кроме боли. Боли, которую носил в себе с тех пор, как был мальчишкой. Глядя на свою мать. На то, как она грустила. Глядя на отца, которого
