пол ребенка, то его настроение может измениться.
Все эти мысли вертелись в ее голове, когда доктор появился на пороге спальни, где заранее установили аппарат для ультразвукового исследования. Как же сильно отличается жизнь человека от обычной, когда тебе предстоит стать королевой! Следом за врачом шел Винченцо. Мрачный как туча. Сейчас он казался даже еще более сумрачным, чем всегда.
— Добрый день, — сказал доктор. — Для меня большая честь провести ваш осмотр.
— О… Благодарю вас, — произнесла Элоиза, чувствуя, что краснеет.
— Давайте начнем, — предложил Винченцо.
Она приготовилась к осмотру и легла на кровать.
Врач приподнял ее пижамную рубашку, оголив ей живот. Затем выдавил гель на ее кожу и провел по животу сканирующим устройством. А затем из монитора раздалось сердцебиение ребенка, и она увидела силуэт малыша. Одна его рука была прижата к лицу.
— Винченцо! — прошептала Элоиза. Она не видела ребенка несколько месяцев, и то, до какой степени он изменился и обрел форму, казалось ей невероятным. — О, Винченцо!
Винченцо приблизился к кровати и опустился на колени. Она взглянула на него. Глаза его не отрывались от экрана. Врач водил сканером по ее животу. Изображения на мониторе сменялись одно другим. Тельце ребенка, его ножки. Его ступни. Его головка. А потом на экране снова возник весь его профиль, целиком.
Винченцо молчал. Его лицо застыло. Выражение — нечто среднее между ужасом и благоговением. И Элоиза понимала его. Она чувствовала то же самое.
— Это он, — прошептала она. — Винченцо, наш ребенок!
И Элоиза знала: он понимает, о чем она. Это была любовь. У Элоизы не осталось ни малейших сомнений в том, что теперь Винченцо осознал ее значение. Она видела это в его глазах. И плод их любви находился сейчас в ее чреве. Это невероятное, чудесное, прекрасное существо.
— Вам хотелось бы знать пол ребенка? — спросил врач.
— Нет, — ответил Винченцо. — Нет.
Но у его голоса был странный оттенок, неясный ей до конца.
Врач завершил осмотр, и Винченцо повернулся, чтобы уйти вместе с ним.
— Прошу, останься, — сказала Элоиза.
Он остановился. Скеррит посчитала это подходящим моментом, чтобы вылезти из-под кровати и запрыгнуть на матрац. Очевидно, лишние люди в комнате вызывали у нее интерес. Маленькая серая бродяга была сейчас не менее облезлой, чем в тот день, когда Элоиза подобрала ее. И вряд ли ее внешности суждено было измениться.
— Мне кажется, Скеррит ищет твоего расположения, — заметила Элоиза, глядя, как кошка, спрыгнув обратно на пол, принялась тереться о ноги Винченцо.
— Боюсь, Скеррит постигнет разочарование.
— Она не боится разочарований. Жизнь нередко бросала ей вызовы. Думаю, в итоге ты сдашься.
На миг Элоизе показалось, что она говорит о себе.
— Как ты себя чувствуешь? После того, как прочла письмо от матери?
Элоиза нахмурилась:
— Это было ожидаемо. Она пышет злобой. Это не имеет отношения к нам и к той жизни, которую мы намерены прожить.
— Я не думаю, что нам следует жениться.
— Что? — проговорила Элоиза. Ее словно поразил удар.
— Я не думаю, что нам стоит жениться. Я думаю, тебе лучше вернуться в Вирджинию.
Его слова были твердыми, как и выражение его лица. Ей показалось, будто весь мир перевернулся.
— Ты… Ты злишься на меня?
Это все, что ей могло прийти в голову. Не совершила ли она снова что-нибудь предосудительное? Ведь однажды он уже отправил ее восвояси. Предложив денег. Подумав о ней самое худшее. Неужели что-то произошло опять?
— Винченцо! — взмолилась она. — Что произошло? Ты ведь знаешь… Знаешь, как ты мне дорог.
— Дело не в тебе, — ответил он. — А в этом месте. Эти стены отравлены. И никакие рождественские огни не способны этого изменить. Ты заслуживаешь лучшего. Наш ребенок заслуживает лучшего.
— Лучшего, чем стать наследником престола? Лучшего, чем унаследовать эту страну? — Глаза ее наполнились слезами. — Лучшего, чем быть рядом с отцом?
— Я все равно останусь его отцом. Но если мы не поженимся, он не будет наследником. И если мы не поженимся, то я… Я вернусь к своему прежнему плану. А тебе не придется проводить остаток жизни запертой в этих стенах.
— А разве я сказала, что заперта?
— Нет, не сказала. Но я это вижу. Вижу, даже если не видишь ты.
— Ты… Ты просто мерзавец! Я тебя не просила об этом!
Элоиза кипела от ярости. Винченцо рассуждал о каких-то стенах, но единственной стеной был он сам. Непробиваемой стеной. И он не говорил ей правды. Замкнулся в себе и был беспощаден и холоден. И разве могла она хоть что-то с этим поделать?
— Как… Как ты можешь так поступать?! Ты только что увидел своего ребенка!
— Именно поэтому. Потому что увидел.
— Я люблю тебя, — сказала она. — Я люблю тебя, Винченцо, и не говорила тебе об этом прежде потому, что ты пытаешься понять это чувство, а у меня нет ответов на твои вопросы. Это то, что у меня в крови. То, что я ощущаю, как часть себя. Наравне со всем остальным. И объяснить это словами я просто не в состоянии. Я не могу придать этому вербальные очертания. Понимаю, тебе хотелось бы услышать от меня нечто более конкретное, но я могу лишь сказать, что чувствую. А это любовь к тебе. Любовь, которая жила во мне… больше десяти лет. Я люблю тебя. Чем больше я тебя узнаю, тем больше люблю. И это чувство не ограничивается желанием заботиться о тебе. Или защитить тебя. Или спать с тобой. Я ношу под сердцем частичку тебя. Свидетельство нашей страсти.
— Да, — ответил он. — А я результат союза моего отца и моей матери. Но между ними не было любви. Или взять, например, твоего отца. Ты ведь его даже не знала. Это не свидетельство любви, Элоиза, а всего
