было положено в княжеской усыпальнице Успенского собора.
После панихиды и поминок Всеволод весь вечер провёл с женой и детьми. Он был молчалив и невесел. Мария не расспрашивала его ни о чём и не пыталась утешать. Она знала своего мужа: из него и клещами слова не вытянешь, пока в нём не перебродят смутные думы.
Четырёхлетняя Всеслава сидела у отца на коленях и болтала ногами, задавая обычные для её возраста вопросы:
— А где ночует солнышко? А деревьям больно, когда их рубят? А у пчёлок есть князь?
Всеволод погладил девочку по тёмным, как у матери, волосам и грустно повторил:
— Князь, говоришь? Наверно, есть. Только у него, поди, забот куда меньше, чем у твоего таты.
— А пчёлы воюют друг с другом?
Великий князь растерянно посмотрел на дочь, потом покачал головой:
— Про такое я не слышал, дочка. Пчёлы жалят только врагов, которые близко подходят к улью. — Он повернулся к жене: — Почему она спрашивает о пчёлах?
— Мы недавно были с ней на пасеке, — ответила Мария. — Там такие забавные ульи — в виде баб, медведей и... castors... как это?
— Бобры, — подсказал Всеволод.
— Да, бобры. Все они деревянные, а глядят как живые.
— А что Феврония, всё по монастырям ездит? — спросил вдруг Всеволод.
Княгиня не удивилась вопросу — она уже привыкла к неожиданным поворотам в мыслях мужа — и тихо ответила:
— Да, всё тоскует по Михаилу. Ведь он умер таким молодым.
— Замуж бы шла, — сказал Всеволод. — Михаила слезами не воротишь, а ей всего тридцать пять.
— Грех, Митенька, тебе говорить, а мне слушать. Новым замужеством она оскорбит память покойного. На моей родине таких женщин презирают.
Всеволод хмыкнул:
— А при моих предках жена по доброй воле шла в могилу вслед за мужем. А ведь это было самоубийство. Вот и разберись, что грешно и что добродетельно.
Они незаметно перешли на греческий, поскольку разговор коснулся христианских догматов.
— Добродетельно всё, что предписывает святая церковь, — твёрдо сказала Мария.
Всеволод насмешливо посмотрел на неё:
— Неужели всё? Я что-то не вижу особой добродетели в том, чтобы убивать людей даже во имя Господне. А крестовые походы уже унесли тысячи жизней. И сколько ещё унесут — с благословения святой церкви, которая попирает свою главную заповедь: не убий.
— Но ведь это католическая церковь, — поправила мужа княгиня. — Наша, православная, никогда не принимала участия в крестовых походах.
Великий князь кивнул:
— Хвала пращуру моему, Владимиру Великому. Он первым отверг домогательства римского папы и за сговор с латинцами не пощадил даже сына[51].
Их разговор был прерван появлением мамки.
— Государь, — сказала она, — там тебя этот чёрный ворон спрашивает, тиун твой.
«А Гюря и правда смахивает на ворона, — подумал Всеволод. — И вести он часто приносит недобрые».
На сей раз великий князь ошибся. Гюря сообщил, что в сопровождении киевского отряда прибыл гонец из Ясской земли.
Мария побледнела.
— Не пугайся, государыня, — успокоил её Гюря. — Весть радостная. Князь Святослав велел передать, чтобы мы готовились встречать княжну Елену.
Всеволод вопросительно посмотрел на жену.
— Я писала сестре и просила её приехать, — сказала Мария по-гречески. — Надеюсь, ты не рассердишься на меня?
Великий князь улыбнулся впервые за вечер:
— Это сама судьба посылает нам Елену вместо Ольги. А княжне мы подыщем хорошего жениха.
— У тебя одно на уме, — вздохнула Мария. — Случись в том нужда, ты бы и Всеславу тут же выдал замуж. Не задумался.
— Подрастёт — выдам, — ответил Всеволод. — Ты жалела Пребрану, знаю. Но её брак с княжичем Владимиром предотвратил долгую и кровавую войну. — Великий князь повернулся к тиуну: — Зови гонца.
Вошёл высокий черноусый человек, перекрестился на иконы и низко поклонился сначала Всеволоду, потом княгине. Тёмный, с куколем, кафтан гонца был туго перехвачен по стану наборным серебряным поясом; на ногах — мягкие, облегающие икры сапоги, похожие на половецкие; в руках — круглая баранья шапка.
Гонец, неожиданно для князя Всеволода, заговорил по-русски:
— Великий князь и великая княгиня! Да будут ваши годы бесчисленны, как звёзды на небе. Да не коснётся вас беда даже тенью своих крыльев.
Его речь была по-восточному цветиста, и в ней проскальзывал чуть заметный гортанный выговор.
— Ты русский? — спросил Всеволод.
— Только наполовину, государь, — ответил гонец. — Мать у меня ясыня. Отец же служил у царя Георгия в русской дружине.
— Здоров ли царь Георгий?
— Плох, государь. В стране всеми делами ведает его дочь — соправительница Тамар. Тётка её Русудан[52] ищет царице мужа. Грузии нужен полководец для войны с турками. Так думают все ихние азнауры, по-нашему бояре. Опричь того, когда на престоле сидит женщина, многие начинают помышлять о мятеже как о деле лёгком. Четыре года назад племянник царя Дэметрэ уже пытался захватить власть и был наказан ослеплением.
Всеволод вздрогнул.
— Ты помнишь? — сказала Мария шёпотом.
Великий князь кивнул. Да, он не забыл, как впервые остался наедине с Марией и спросил её, похожи ли свадебные обряды в Обезах на русские. Она ответила тогда, что только раз была на свадьбе — вот у этого самого Дэметрэ, которому выкололи глаза.
«Повсюду одно и то же», — с горечью подумал великий князь. Вслух он сказал гонцу:
— Ступай отдохни с дороги. Потом мы поговорим ещё.
Передав княгине Марии письмо от сестры, гонец вышел.
* * *
Елена приехала на Аграфену-купальницу, двадцать третьего июня, когда старухи знахарки и старики ведуны идут в лес собирать целебные коренья и травы, а для прочих людей наступает пора купания.
Княжну встретили с великим почётом и радостью. В церкви народ дивился, до чего же похожи сёстры — и лицом, и статью, и повадками. Только у великой княгини глаза светлые, а младшенькая черноока, вся и разница.
Разговоры в городе теперь сводились к одному: за кого из Святославичей выдаст свояченицу Всеволод Юрьевич? У киевского князя двое сынов были ещё не женаты: Глеб, пленённый под Коломной, и другой — Мстислав. (Княжича Глеба вместе с его боярами великий князь отпустил сразу же, как только прибыло посольство от Святослава).
Сваты явиться не замедлили, и по всему Владимиру глашатаи вскоре возвестили, что княжна Елена выходит замуж за Мстислава, а Глеб берёт себе в супруги
