груду корзин для овощей, под которой ее почти не было видно.
— Вот так, теперь пошли! — скомандовала она. — Иди все время за мной!
Солнце едва показалось, когда они начали спускаться с горы: Бабетта — похороненная под грудой корзин, Карл — с высоченной башней за спиной.
Наконец они вышли на шоссе, и здесь идти стало гораздо легче.
— Ну как, Карл, очень неудобно нести?
— О нет, я мог бы прекрасно тащить вдвое больше. Навстречу им с шумом катилась крестьянская телега.
— С добрым утром!
— Это проехал один крестьянин, его зовут Лохнер. У него двадцать моргенов земли. Однажды он так избил свою жену, что отсидел за это три месяца. Он волочится за каждой юбкой.
Теперь навстречу катилось что-то совершенно необычное, копыта тяжелых коней громко щелкали.
— С добрым утром! — вскричала Бабетта. — Да это никак Анна!
Тяжелая телега остановилась.
— Да, это я, Анна. Здравствуй, Бабетта!
— Ты недурно устроилась, Анна!
— Каждый устраивается как умеет.
— Славные у тебя лошади!
— Зато и обошлись недешево.
— Не купишь ли у нас парочку корзин, Анна?
— Корзин? Ах, у меня полный сарай корзин! Прощай, Бабетта!
Бабетта плюнула вслед проехавшей телеге.
— Когда она еще была сопливой девчонкой, — сказала она, — я часто вытирала ей нос. Осторожно, Карл, здесь глубокая лужа!
Вдруг Карл остановился как вкопанный.
— Слушай! — сказал он. — Что это?
— Это кузница Хельбинга. Самая старая кузница в здешних краях. Хельбинг — мой двоюродный брат. Его жена родила ему семерых детей, а на восьмой раз умерла от родов. Ее звали Луиза, она была урожденная Штер.
Кузнечные молоты звучали то глухо, то звонко. Карл не двигался с места, он стоял вытянувшись, опираясь на палку, с ворохом корзин за спиной.
— Они подковывают лошадь. Я слышу запах горячего железа, — произнес он, задыхаясь. — У этой лошади твердые копыта. Это старая лошадь.
— Ну да, почему бы им не ковать лошадей, раз они кузнецы? Это старая кляча Хаберланда, она уже недолго протянет. Здравствуй, Хельбинг! Все работаешь? Стараешься с утра до вечера, хочешь все сундуки набить талерами? Мы продаем корзины, большие и маленькие. Не сделаешь ли нам почин, Конрад?
Кузнец рассмеялся. Зачем ему корзины?
— Э, да это ты, Бабетта! Ну что ж, покажи, что ты там тащишь на спине? Тебя совсей не видно!
После долгого торга он купил у Бабетты три маленькие корзинки.
Карл все время стоял неподвижно, принюхиваясь к запахам и прислушиваясь к тому, что делалось в кузнице.
— Тяжелый молот, однако! Что это вы там куете?
Можно было подумать, что у него здоровые глаза, так уверенно подошел он к наковальне. Да, он тоже был когда-то кузнецом, и он только хотел сказать им об этом.
— Он опытный кузнец, — сказала Бабетта, — но теперь он испортил зрение и вынужден заниматься другим ремеслом. Пойдем, Карл!
Но Карл не двигался с места.
— Тяжелые, однако, молоты!
Как бы хотелось ему попробовать, слушается ли его еще молот!
— Ну, дайте уж ему тяжелую кувалду, — сказал кузнец.
Карл любовно ухватил кувалду за рукоятку. Его пальцы напряглись так, что побелели. Он размахнулся тяжелым молотом и почти целую минуту держал его на весу, словно это была щепка.
— Черт побери, вот это сила! — сказал Хельбинг.
Карл побагровел, но не от напряжения, а от волнения, он сам не знал почему. Охотнее всего он показал бы им, как поднимают в воздух наковальню.
— Да идем же, Карл! Счастливо оставаться, Конрад!
Болтая без умолку, Бабетта ходила из дома в дом. В некоторых местах она молола языком по полчаса. От двух бельевых корзин им удалось избавиться. Они были дешевые, потому что в них были небольшие изъяны, которые мог заметить только корзинщик. На крыльце магазина Шпангенберга стоял, заложив руки в карманы широких штанов, толстяк Бенно и грелся на солнышке. Бабетта обрушила на него целый поток слов: она стирала у его матери, царствие ей небесное, она знала господина Бенно, когда он еще не умел штанишек себе застегнуть. Бенно не мог никому ни в чем отказать. У него было слишком доброе сердце, оно было окутано толстым слоем жира — вот в чем причина его доброты. Он тотчас же купил четыре большие корзины и шесть маленьких. Почему бы ему не торговать и корзинами? Как только ему понадобится еще товар, он их известит. Да, вот каков был этот Бенно!
— Он унаследовал доброе сердце от своей матери, — сказала Бабетта, когда они двинулись дальше, и притом сказала так громко, что Бенно должен был слышать ее слова.
Торговля шла бойко, и к одиннадцати часам они распродали уже половину своего товара. Бабетта была красна как рак и обливалась потом, хотя вовсе не было жарко.
— Ну, Карл, пойдем, теперь мы имеем право чем-нибудь угоститься.
Они зашли в «Корону», маленький трактирчик, и она заказала себе кофе, а Карлу — рюмку тминной настойки. Но сидели они недолго: Бабетта напомнила о том, что им нужно торопиться, — ей надо было возвращаться, они там, наверху, не могли долго обходиться без нее. Перед заходом солнца они вернулись в Борн, продав почти все.
— Ну, видишь, Карл! Что я говорила? — торжествующе кричала Бабетта. — Идет дело! Теперь ты видишь?
— Да, да!
Он видел. Видел, что дело идет. Он сидел за столом, расправив грудь, положив кулаки перед собой, высоко подняв голову. Ему не придется сидеть у края дороги, положив старую солдатскую шапку себе на колени. Этого он боялся больше всего. Он выставил большой кувшин пива, затем достал из кармана пачку табаку и положил ее на середину стола.
— Кто хочет курить?
— Ишь ты как заважничал, Карл! — закричал Антон, набивая трубку. — Где ты раздобыл такой табак?
— Табак недурной. Толстяк Бенно купил сразу четыре большие корзины, и шесть маленьких й обещал заказать еще.
— Я уже вижу, что у тебя будет собственная фабрика корзин, Карл! С электромоторами и прочими штучками!
Карл с наслаждением попыхивал трубкой. Он улыбался. С тех пор как он жил здесь, среди них, они еще ни разу не видели, чтобы он улыбался. На его лице постоянно лежала печать глубокой скорби, словно толстый слой пепла, через который не могла пробиться улыбка.
— У этого кузнеца, Хельбинга, — сказал Карл, — здоровые кувалды. Но у нас в свое время были и потяжелее.
— В следующий раз он сможет уже один пойти в город! — заявила Бабетта.
Карл кивнул.
4
Долли Нюслейн, улыбаясь, пускала вверх дым от сигареты. Они сидели в верхнем зале «Лебедя» и пили кофе — Долли и Вероника. Им видна
