точно необходимо? Для чего заниматься подобным?
Вскоре он мог и сидеть, и лежать по команде, и приходить на зов, и отыскивать любого из обитателей маленького дома.
— Где братишка? — спрашивала, бывало, Каверза. — Ну-ка ищи братишку!
И ехала верхом, довольная. Правда, Карл это дело вскоре настрого запретил: не годится разъезжать по двору, где зверя могут увидеть посторонние.
И всё-таки тот своевольничал порой. Выходил сам, стоял, глядя на северо-восток, и поскуливал негромко. Что у него были за стремления, какая цель прежде была ему указана — поди пойми.
Вольфрам вскоре привык к волку. Осмелев, садился зверю на голову, между стоящих торчком ушей, нежно поклёвывал макушку, повторял:
— Хор-рош!
Карл дал новому питомцу имя: Верный.
— Нашего последнего пса так звали, — пояснил он, хмуро думая о чём-то.
— Нашего? — поинтересовался хвостатый. Карл ведь жил один.
Мастер не ответил, махнул рукой, ушёл в дом. Как выяснилось позже, напился.
Так и жили бы они странной маленькой компанией, каждый со своими горестями, но в целом почти счастливо, только в один из дней Эдгард приехал за Коваром.
— Мастера Джереона забрали во дворец, — хмурясь, сказал он. — Господин Ульфгар недоволен, что его работа не продвигается, так что затребовал к себе и мастера, и ученика.
— Не хочу я, — упрямо ответил Ковар, не представляя, как сможет встретиться с наставником после всего. — Да ведь я уехал, откуда им знать, где меня искать.
— Я же человек правителя, — грустно усмехнулся Эдгард. — Думаешь, случайно ты здесь оказался? Мне давно было велено за вами приглядывать, вот и отправил тебя сюда, где смог бы найти в случае нужды. Дома-то ты вряд ли засиделся бы. Вернуться на болота после того, как в городе пожил — это, знаешь ли… День, два бы порадовался, обошёл все родные кочки да пеньки, покормил комаров, а потом бы взвыл от тоски да сбежал, и ту ещё головную боль бы мне устроил — разыскивать тебя после. А здесь и делу моему помог, как смог, и находился под рукой.
— Не поеду, — замотал головой Ковар.
— И Грета у них в руках, — только и добавил торговец.
Раз дело обстояло так, то выбора, конечно, не было. Хвостатый собрался так быстро, как сумел. Надел наряд, привезённый Эдгардом — тот настоял, что во дворце следует выглядеть прилично. Пожалуй, впервые в жизни у Ковара появилась новая и подходящая по размеру одежда — не заплатанная и не посеревшая рубаха, отглаженные брюки и жилет по фигуре.
— Братишка, какой же ты красивый! — в восхищении вертелась Каверза вокруг. — Только волосы длинноваты. Хочешь, подкорочу?
И, заметив нерешительность хвостатого, добавила с лёгкой обидой:
— Да ты не сомневайся, я умею! Я в нашем переулке лучше всех с ножницами управлялась — и соседям хорошо, и мне монетка.
Девчонка возилась долго, но не обманула, дело она знала.
— Ну, теперь все девушки твои, — подмигнула она, слезая с табурета.
— И где только слов таких нахваталась, — заворчал Карл, подхватывая её и помогая встать на пол.
— Готов? — заглянул Эдгард. Он скурил снаружи, наверное, целую пачку папирос, и глупые несушки расклёвывали окурки.
— А когда ты вернёшься? Сегодня? Завтра? — спросила Каверза. — Только не дольше, чем завтра, а то кого же мне по утрам обнимать!
— Карл, я тебе их всех оставляю, — вместо ответа обратился хвостатый к мастеру. — Пригляди. Волка можешь не кормить, пусть постоит, прикрой, так будет безопаснее. Птицу давно пора выпустить, я всё не решался, но куда тянуть. А вот девочку эту… уж ты, пожалуйста, её не бросай.
— Ты чего? — дрожащим голоском спросила Каверза. — Ты чего это, возвращаться не собираешься?
Ковар присел, поглядел ей в глаза.
— Если смогу, вернусь, — пообещал он. — Но от моего желания мало что зависит. Ты слушайся Карла и никуда не сбегай, чтобы я смог тебя найти, если освобожусь, поняла?
— Тогда не отпущу тебя! — завопила она. — Я хочу с тобой! Я тоже с тобой поеду!
Хвостатый поглядел на Карла, кивнул, и мастер понял без слов, перехватил девчонку. И пока Эдгард и Ковар торопливо шли к экипажу, та извивалась в его руках, лягалась и вопила:
— Не уезжай без меня! Я не хочу! Пусти меня, проклятый… Не уезжай! Не надо! Предатель! Мерзкий, вы все мерзкие! Я не хочу, чтобы так!
Рёв мотора заглушил эти крики и плач.
Повозка гремела по разбитой дороге. Шумел по левую руку лес, дрожали под порывами ветра рано пожелтевшие листья. И как ни тяжело было Ковару уезжать из города, где он провёл последние годы, а возвращаться оказалось ещё тяжелее. Удивительная вещь — сердце. Вроде и там оставил, и здесь. Однажды оно не выдержит всех этих расставаний.
Дорога подошла к концу, вот и знакомые ворота. Стражники проверили пропуска, махнули, отступая с пути. Промелькнули за окнами улицы, где каждый камешек известен, каждая трещинка на стене — вроде и не уезжал никуда. Всё дальше, дальше, сквозь сердце города, мимо бурлящего рынка, мимо богатых кварталов, вверх по холму — и за глухую серую стену, навстречу неизвестности.
Эдгард остановил экипаж и повёл хвостатого не к главному входу, а вбок. У господина Ульфгара, пояснил он, имелись свои мастерская и кузница, и двери в них устроены отдельно — так и материалы подвозить удобнее, и мастера не будут зря разгуливать по дворцу.
Ковар ожидал, что увидит огромный цех с высокими потолками, как на городских заводах и фабриках, где одновременно могут трудиться десятки рабочих, но мастерская оказалась на удивление небольшой. Пожалуй, что даже и меньше, чем в доме его наставника. Стояла здесь такая же печь для плавки металлов, пузатая, с круглым окошком. Пара столов, заваленных чертежами, тиски, полки с инструментами. В углу примостилась шлифовальная машина, с потолка в одном месте свисали крепления — что-то подвешивать.
И был там ещё один пустой стол, вызвавший у хвостатого недоумение. Кожаные ремни на нём предназначались будто бы для того, чтобы удерживать человека.
Первым, кого Ковар заметил внутри, был мастер Джереон. Казалось, за прошедшие месяцы старик ещё больше ссохся и постарел, выглядел совсем разбитым. Увидев прибывших, он положил на стол деталь, с которой работал — рука тряслась — и заспешил навстречу.
Хвостатый не знал, чего ожидать, подготовился услышать всякое, но мастер вдруг его обнял.
— Ты уж прости меня, мальчик, наговорил я тебе… Во многом был неправ.
— Я и не сержусь, — растерянно пробормотал хвостатый.
— Только не подумай, что я твой поступок одобряю, — тут же добавил старик, сурово глядя ему в глаза. — Мне и сейчас дочь свою лучше увидеть мёртвой, чем опозоренной.
