"подножный корм". Люди сильно радовались, когда в порт потихонечку приходили корабли с зерном из европейских командорств, однако подспудно тревожила мысль: "А ведь и этих еще кормить надо…"
В этой гнетущей атмосфере Лео и сделал Элен предложение руки и сердца. Львица пришла в замешательство, а Торнвилль, чувствуя, что не совладает с собой и совершит какую-нибудь глупость, могущую погубить все дело, не стал настаивать или уговаривать. Просто дал ей месяц сроку подумать и почтительно удалился. Может, и зря, кто знает…
Рассуждать об упущенных возможностях можно нудно и долго, то казня себя, то оправдывая. А вот древнегреческий философ Диодор Крон оптимистично считал, что возможно лишь то, что действительно — следовательно, недействительное есть невозможное. То есть мы в наивной слепоте полагаем, что имели ряд возможностей, из которых реализовалась лишь одна, в то время как сей великий утешитель полагал, что на самом деле была лишь одна единственная возможность, которая и реализовалась. Нереализованные возможности возможностями не являются, они мнимы. Вот так. Здорово? Да, но на самом деле эти рассуждения не утешают.
Месяц шел. Лео старался поменьше показываться Элен на глаза и не отлавливал ее, как прежде. А что? Главное ей сказано, пусть думает, мешать не надо.
Тем временем на остров прибыл ренегат Деметриос Софианос, представлявший принца Зизима и султанова племянника Челеби. Этот визит был частью дьявольской интриги, затеянной султаном Османского государства Мехмедом, решившим использовать для своих целей Зизима и Челеби — этих двух желторотых птенцов в политике.
Буквально за день или два до появления Торнвилля на острове Деметриос Софианос уже бывал на Родосе и привез д’Обюссону из ликийского города под названием Патары следующее послание от Зизима и Челеби:
"Трижды благородному и трижды знаменитому принцу, Пьеру д’Обюссону, великому магистру Родоса — и трижды почитаемому отцу и господину. Честность и доблесть столь привлекательны для любви людей, какому бы народу или религии они ни принадлежали, что неудивительно, что принцы королевской крови османов и веры ислама имеют чистейшие намерения жить с тобой и с орденом в дружбе. Этому мы обязаны — более того, принуждены — твоими славными и героическими добродетелями, о которых известно по всему Востоку. Но есть некоторые, кои прилагают усилия, дабы представить тебя несносным трижды прославленному великому падишаху. И некоторые из его фаворитов постоянно побуждают его обратить свое победоносное оружие против тебя и уничтожить само имя христиан вместе с тобой. Но мы далеки от внушения ему таких мыслей и использовали все наши усилия, чтоб отвратить его ужасающий гром от твоих владений: и мы столь в этом преуспели, что великий падишах не отказывается заключить мир и принять тебя в число своих союзников. Об этом мы и решили сообщить тебе через нашего посла Деметриоса, которому ты вполне можешь верить. Если ты изволишь выслушать предложения, которые он сделает тебе от нашего имени, что мы убеждаем тебя сделать, мы сами готовы выступить посредниками и главными гарантами твоего спокойствия. В ожидании твоего ответа мы молим Всемогущего Творца неба и земли хранить тебя в благоденствии".
Притом были сделаны относительно расплывчатые обещания и выдвинуты не менее расплывчатые требования о некоей чисто символической дани. Софианос прибыл на Родос относительно скромно, без роскошной свиты, лишь с десятком доверенных людей, поскольку официально это посольство не афишировалось — просто приехал "человек доброй воли", как принято теперь говорить, "ради мира на земле".
Впрочем, то, что это было совершенно не так, д’Обюссон уже прекрасно знал от своих шпионов в османской столице, однако решил в полном согласии со всей орденской верхушкой "сохранить лицо" и поиграть с послом в ту же обычную игру, в которую позже он играл с Хакимом. Ведь довольно успешно выполненная миссия купца тоже была частью хитроумного султанского плана.
Д’Обюссон вежливо отписал принцам, что не может пока дать определенного ответа, не получив руководящих указаний от папы римского и не посовещавшись с христианскими правителями Европы — на что, разумеется, требуется не один месяц. Три — как минимум, а для верности — еще больше.
Под этим же соусом умница д’Обюссон исхлопотал беспрепятственное — со стороны турок — сообщение острова по морю с Европой: подкреплениям будет легче проникать на Родос! Заодно с этим письмом магистр элементарно "сплавил" заведомого шпиона обратно.
Теперь, проанализировав добытые Хакимом данные и справедливо полагая, что за полгода с лишним давно можно было со всеми посоветоваться по переписке и через послов, Софианос прибыл вновь.
Историки, относительно близкие по времени к описываемым событиям, не жалеют черных красок в его описании — крайне хитрый, подлый, беспринципный, лис. Вероятно, он таким и был. Потому что щекотливый вопрос смены веры еще как-то можно увязать с собственным самосохранением, а вот вдохновенное делание зла бывшим единоверцам — явление, конечно, несколько иного уровня, хотя логически и проистекающее из первого.
Так и выходят злейшие враги христианства из его отступников, а османские султаны отлично умели определять таких людей и поддерживали их для своей выгоды. Вот и Деметриос Софианос, покинув свой родной остров Эфбею (не исключено, что причиной отъезда стала учиненная там турками резня в 1471 года), в итоге оказался в Константинополе, где принял ислам и чуть позже вошел в полное доверие Мизак-паши из рода Палеологов — как грек-ренегат к греку-ренегату.
Сошлись, надо полагать, быстро — рыбак рыбака видит издалека. Кто знает, какие у них были отношения. Поливали ли они вдвоем на досуге всякими помоями своих теперешних хозяев, лицемерно скорбя о павшей Империи ромеев? А может, напротив, опасаясь друг друга, видя в собеседнике столь же явного негодяя, как сам, беспрерывно восхваляли облагодетельствовавшую их новую власть?.. Кто знает, да это и не столь важно.
Постепенно "стая единомышленников" увеличилась за счет родосского кутилы Антония Мелигалла и немецкого инженера Георга Фрапана, давно уже осевшего в Константинополе после службы христианам на Родосе и Хиосе. А теперь от этой стаи отделился волк, чтобы разведать, как обстоят дела в стаде, за счет которого стая собирается поживиться. Именно стремление всё разведать и привело Деметриоса Софианоса снова на Родос.
Принимали посла "в узком кругу" — во французском "оберже". Ввиду важности дела присутствовало почти все орденское правленье — так называемый постоянный совет вместе с великим магистром, архиепископом Джулиано Убальдини, несколькими приорами и бальи, и, разумеется, включая семь орденских "столпов"; восьмого, по-прежнему отсутствовавшего немца Иоганна Доу, представлял его лейтенант, назначенный по закону на время его отсутствия. После приветственного слова Деметриос почтительно испросил позволения зачитать очередное обращение Зизима и Челеби, что,
