class="p1">Все сходится. Расстояние верное, судя по тому, откуда мы стартовали. Но я не имею понятия, что может означать этот адрес. Почему мы идем именно туда.
Как только мы входим в нужный квартал, мне уже нет никакой нужды смотреть на номера домов. Совершенно ясно, к какому дому мы идем.
На лужайке перед этим домом собралась небольшая группа людей.
Всего тут, пожалуй, человек двенадцать, но двенадцать человек — это немало, когда это совершенно незнакомые люди и когда они вдруг встречают тебя бурными аплодисментами.
Мне даже не нужно смотреть на брата в эти мгновения, я и так чувствую, что он напрягся. Есть такое, про что просто знаешь. Знаешь, и все тут.
Между окнами второго этажа под крышей из серой битумной черепицы подвешен транспарант — большущий, с нанесенными из баллончиков красными, белыми и синими буквами:
ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ,
РЯДОВОЙ КАЦНЕЛЬСОН!
Мужчина с обветренным лицом и седой гривой идет нам навстречу. Он одет слегка не по возрасту, молодежно. Его зовут Пол Бакнелл. Он — отец кого-то из сослуживцев Боаза. Его сын пока что за океаном.
— Добро пожаловать, — говорит мужчина и проводит ладонью по голове Боаза. С силой — так, словно перед ним его сын, его мальчик. — Для нас такая честь, что ты здесь.
Он представляет нас собравшимся у дома людям. По большей части это его соседи. Всем наливают спиртное. Готовится барбекю.
В общем, праздник.
Не успел я оглянуться, как у меня в руках оказалась тарелка с бургером, маринованным огурцом и ядовито-желтым картофельным салатом, окруженным полоской майонеза. Кроме того, мне вручают красный пластиковый стаканчик с каким-то напитком, пахнущим фруктами. Я не могу понять, алкогольный это напиток или нет, но молюсь о том, чтобы это было так, потому что от всего происходящего у меня голова идет кругом.
Наши рюкзаки унесли в дом. Брат окружен группой мужчин. Мне приходит в голову мысль, что сейчас — самый подходящий момент, чтобы заглянуть в коробку от ботинок «Matty Muldoon». Можно было бы спросить, как пройти в туалет. Запереться там. Сказать, что у меня просто такая привычка — запираться в туалете. И найти рюкзаки. А потом открыть рюкзак Боаза…
Стоит мне только подумать об этом, как сердце начинает колотиться со страшной силой. Так оно не билось ни разу, когда я, бывало, заходил в комнату брата.
Я сажусь на стул под деревом. Делаю большущий глоток фруктового зелья. Вдыхаю дым от тлеющих углей. Наблюдаю за толпой народа.
Появляется босоногая девушка на велосипеде. Спрыгивает с велика и бросает его на траву. У нее короткие каштановые волосы. Шорты из обрезанных джинсов. Белая майка. Большие глаза. Серебристое колечко в носу.
Пол протягивает к ней руку, обнимает ее и целует в макушку. Девушка выскальзывает из его объятий и идет к столу. Наливает себе полный стаканчик фруктового пунша и выпивает его залпом, после чего утирает губы тыльной стороной ладони. Поворачивает голову и встречается взглядом со мной.
Я делаю вид, будто меня жутко интересует еда. И я с такой силой разыгрываю этот интерес, что сам не замечаю, как во рту у меня оказывается полная ложка картофельного салата.
Вкус у него еще более ядовитый, чем вид.
— Чем занимаешься?
Девушка стоит передо мной.
Не могу избавиться от ощущения, что она исчезла и тут же появилась под деревом. Она как бы прожгла дыру в пространстве между там и здесь. Ну просто как тасманийский дьявол[29]. И вот теперь она всего в нескольких дюймах от меня, и ее талия — на уровне моих глаз, а я пытаюсь удержать тарелку на коленях, и рот у меня набит картофельным салатом, а она со мной разговаривает!
Я собираюсь с духом и проглатываю еду. Запиваю пуншем. Господи, пожалуйста, ну пусть он будет алкогольный! Именно сейчас мне, как воздух, нужна хотя бы показная уверенность в себе.
— Не знаю.
— О! А мне показалось, что ты на меня пялишься.
Удар ниже пояса.
— Я просто осматривался, — мямлю я, не очень понимая, что лучше, встать или сидеть.
Теперь я смотрю на девушку снизу вверх, а это жутко неловко. Ну, а если я встану и буду продолжать на нее смотреть? Будет еще хуже.
Она садится на стул рядом со мной:
— А я подумала — вот потеха-то! Ты пялишься на меня, хотя я-то выгляжу совершенно нормально, а на тебе панамка в точности такая, в какой моя бабушка копается в саду.
О боже! Панамка. Я резко срываю ее с головы и швыряю под стул.
Провожу пятерней по волосам.
— Ну? Ты тут с кем-нибудь знаком?
— Нет.
— А что ты тогда тут делаешь?
— Похоже, не знаю, куда себя девать.
Девушка берет у меня стаканчик, заглядывает в него и вертит остатки пунша с кубиками льда:
— Еще хочешь?
— А это спиртное или нет?
— Сомневаюсь. Но могу этот вопрос уладить.
— Если так, да, хочу.
— Я скоро.
Девушка встает и уносит наши стаканчики в дом. На пороге к ней подбегает большая овчарка. Девушка ерошит пушистую шерсть пса, старательно чешет макушку.
Она быстро возвращается. Протягивает мне стаканчик.
— Ну, я догадалась, — говорит она. — Ты — его братец. Не еще один морпех.
— И как ты это вычислила?
— Морпехи высокие и бритые.
— Чего?
— Высокий и бритые. Стрижка у них почти под ноль. У тебя не такая. А еще… ты уж меня прости. Я ведь тебя не знаю совсем, но только в морпехи ты совсем не годишься.
— Я не в обиде. Меня зовут Леви.
— Меня — Селин.
— Как Селин Дион?
И как это у меня вырвалось, сам не знаю. Всю жизнь меня сопровождают шуточки насчет джинсов фирмы «Леви», и уж я-то знаю, что нет шуточек противнее, чем те, которые насчет твоего имени.
— Селин Дион. Хорошая шутка. Впервые слышу.
Компания, окружившая Боаза, дружно смеется. Брат морщится. Едва заметно. Так, что никто не заметит.
— Это твой брат?
— Ага.
— Рядовой Бо Кацнельсон?
— Он самый.
Селин подтянула загорелые ноги к груди, обхватила лодыжки. Опустила подбородок на колени. Ногти у нее на ногах покрашены темно-коричневым лаком.
— А мой брат — рядовой Митч Макнелл.
Я поднимаю пластиковый стаканчик.
Селин поднимает свой:
— За Митча.
Кстати, пластиковые стаканчики, когда ими чокаешься, издают звук, который кого хочешь разочарует.
— Он должен приехать домой в отпуск в сентябре, но я точно знаю, что рассчитывать на это не стоит, — вздыхает Селин.
— Угу, — киваю я.
Будь здесь Цим, уж он бы знал, как разговаривать с этой девушкой. Он бы острил,
