никогда. Я гадаю, так ли чувствовал себя мой отец в тот день, когда убил человека.
17
АВСТРАЛИЯ, ЮЖНОЕ ПОБЕРЕЖЬЕ НОВОГО ЮЖНОГО УЭЛЬСА. ДЕВЯТНАДЦАТЬ ЛЕТ НАЗАД
Эдит нынче вечером ушла к ягнятам, прихватив винтовку: выжидать, когда свет отразится в глазах оголодавших лисиц. Иногда она посылает меня, игнорируя мои протесты — я тысячу раз ей говорила, что не буду никого убивать, даже если от этого зависит наше пропитание, да и вообще, защищать ягнят — дело Финнегана, и тем не менее она отправляет меня дежурить на холоде, с винтовкой, которую я держу неловко и неохотно.
— Понадобится — будешь делать то, что должна делать, — объявляет она в своей обычной манере: обсуждение не предполагается, а поскольку ни одного хищника я пока не заметила, не могу сказать, права она или нет.
В любом случае, сегодня — мой шанс. Я высмотрела запертый сундучок с ценностями, который она держит под кроватью, исхитрилась выкрасть ключ и сделать дубликат, потому что прекрасно знаю: она из тех, кто обязательно заметит, если что-то отсутствует слишком долго. Сделать дубликат ключа — отнюдь не простая задача, если вас держат на ферме вдали от города, а водительские права, даже ученические, выдают только в шестнадцать, а до этого еще целый год. Пришлось заплатить Тощему Мэтту, чтобы он выполнил мое поручение, а он у нас в школе самый тупой, так что надежности ноль. Потом пришлось выждать, когда овцы начнут ягниться, когда первые малыши неопрятно вывалятся из материнских утроб и их нужно будет защищать от всевозможных охотников — не только от лисиц, но иногда еще и от орлов, и от диких собак. Они все голоднее и голоднее, поскольку на воле дичи все меньше. Только в такие ночи я могу с уверенностью сказать, что Эдит меня не застукает: она, если понадобится, будет лежать в засаде, пока тело не иссохнет и кости не рассыплются в прах. Упорная и безмолвная.
Возможно, я преувеличиваю, насколько трепетно Эдит оберегает этот сундучок. Тем не менее. Он интересует меня с того самого момента, когда я попала на эту паршивую ферму. Бабушка моя, понимаете ли, человек суровый. Она ничего не рассказывает о моих родителях — она и вообще мало со мной разговаривает, разве что рявкает распоряжения, а если я отказываюсь пахать на нее с должным усердием, не пускает меня на тренировки по серфингу для спасателей, а это едва ли не единственное, что мне нравится в этой стране, и поскольку только что получила бронзовый жетон, я теперь отвечаю за спасательные патрули, она же, судя по всему, без понятия, насколько это важно; да еще у нее есть этот сундучок, и я твердо убеждена, что в нем спрятаны какие-то тайны. Свету нее в спальне я не включаю: вдруг заметит из загона, крадусь в темноте, ложусь на живот и шарю под кроватью, пока не натыкаюсь на холодный край сундучка. Вытягиваю его, он тяжелый — тяжелее, чем я думала, — и мчусь в свою комнату открывать.
Тяжесть сундучку придают несколько воинских медалей, принадлежавших, как это ни удивительно, моему деду: судя по всему, он служил в легкой кавалерии. Я читаю надписи на медалях, поглаживаю пальцами металл, пытаясь сложить фрагменты головоломки. Почему она никогда о нем не говорит, почему в доме ни одного его портрета? Что такого потайного было в ее браке, что все напоминания о нем нужно хранить под замком, подальше от чужих глаз?
Покончив с медалями, я берусь за стопку разрозненных документов. Есть среди них деловые бумаги: договор на покупку фермы, расчеты ипотеки и тому подобное — их я откладываю в сторону, не читая. Я и сама не знаю, что ищу, наверное какое-то доказательство, что меня послали не на ту ферму, к женщине, у которой нет никакого сына — а значит, она не может быть моей бабушкой. Она никогда не упоминает ни о нем, ни о моей матери. Я не знаю, где он теперь, чем зарабатывает на жизнь, я даже имени его не знаю.
Из стопки выпадает пачка фотографий, они разлетаются по ковру. Я, не дыша, смотрю на лица, которые смотрят на меня, к лицу приливает кровь. Вот он, это я понимаю сразу, потому что вот она, Эдит, куда моложе, держит на руках младенца, гуляет по пляжу с маленьким мальчиком, рубит сечкой овощи на кухонной скамье вдвоем с подростком, сидит у костра с молодым человеком. На некоторых фотографиях у него длинные белокурые волосы в хипповском стиле, на других — совсем короткая стрижка. Лицо красивое, глаза темные, рот большой, как будто созданный для улыбки.
А вот он рядом с моей беременной мамой. Обнимает ее одной рукой, она смеется, оба выглядят страшно счастливыми, а за спиной у них — главный загон, мимо которого я каждое утро прохожу к остановке школьного автобуса. Я понимаю, что плачу, только когда на родителях уже нет сухого места. На обороте корявым почерком их имена. «Дом и Ирис, Рождество».
Дом.
Драгоценную фотографию я кладу под подушку, потом просматриваю остальное содержимое. То, что я, по всей видимости, искала, оказывается на самом дне. Объяснение — по крайней мере, частичное.
Доминик Стюарт, возраст на момент лишения свободы — двадцать пять лет.
Замерев, я неподвижно смотрю на эти слова.
В официальных бумагах есть и другие слова. Глаза лихорадочно отыскивают их и отсылают в мозг, где гулкая пустота и разброд: «Исправительная колония Лонг-Бей, Сидней. Пожизненное заключение. Несокращаемый срок в двадцать лет до истребования условно-досрочного освобождения. Вину признал. Преднамеренное убийство. Приговор обвинительный».
Хлоп!
Я резко выпрямляюсь. Бумаги выскальзывают из рук, я пытаюсь сложить их обратно. Прозвучал выстрел. Это совершенно не означает, что она сейчас вернется, но с главным я уже разобралась — с содержимым сундучка, который мне не следовало открывать. Не хочу я иметь с ним ничего общего, и так убила на него слишком много времени…
— Фрэнни! — кричит Эдит, а потом открывает дверь моей спальни и смотрит в упор на устроенный мной беспорядок. Несколько мгновений мы обе молчим, глаза ее холоднее, чем когда-либо, никогда в них, кажется, еще не было столько устрашения и испуга, а потом она произносит: — Я застрелила Финнегана.
Смысл ее слов доходит до меня слишком долго. — Что?
— Болван погнался за лисицей, а я его не разглядела в темноте.
— Что? Как…
Я протискиваюсь мимо нее и выбегаю в темноту. Ягнята с матерями — в ближнем загоне,
