живет, спит на этой лавке или в углу на ветоши. Но позавчера он, кажется, еще подсаживался, а вот вчера, когда похмелиться забежали, он уже не вставал, это точно, его кликнули, он не шевельнулся, ну и решили, коль не хочет, так им же лучше, больше достанется, тревожить не стали, а что он мертвяк и не подумалось вовсе, а вот Валуев молодец, понял сегодня, что неладно дело, подошел.
Зарубин выслушал, отказался помянуть усопшего, переписал собутыльников, вернулся в кочегарку за рюкзачком, в котором, как оказалось, хранил несчастный нехитрое свое барахлишко, и отправился в отделение составлять бумаги.
— Почему труп еще больше суток оставался там? — спросил Миронов.
— А... — протянул Зарубин и махнул рукой. — Больница везти отказалась, не их дело, говорят, их забота — больные, а не мертвые, и санитаров, мол, нет все равно, а мы тоже не могли, машин-то у нас — шарабан в ремонте, а на газике разве увезешь?
— Ну и как все-таки справились?
— Да дали потом машину, мы суточников[2] послали вместо санитаров, так и увезли.
— Он все так в котельной и лежал?
Участковый отвел глаза и болезненно сморщился.
— Ну да ладно, дело ваше... Родные у него были?
— Была жена... Да где ее найдешь? Как он гулять начал — она долго поначалу держалась, мозги ему как могла вправляла, а потом, видать, махнула рукой, да туда же. Вы ж знаете, когда мужик пьет, еще полбеды, а коли и баба возьмется, совсем беда! Поначалу они вместе на шабашки ходили, а потом и врозь стали. Ее уже с год у нас не видно, Руслан говорил как-то, что она вроде бросила пить, на буровую куда-то поварихой устроилась, да, видно, снова сорвалась, иначе, думаю, все одно заехала бы. Искали мы ее, как он умер, на похороны-то, да не нашли. — Он снова сокрушенно махнул рукой и пригладил седые свои волосы.
— Почему так долго не хоронили?
Участковый поднял глаза на Миронова, и взгляд его оказался грустным и мудрым. Майор смутился.
— Хоронили... — Зарубин усмехнулся. — Вы уж сами, наверное, поняли — как. Иван кивает на Петра, а Петр кивает на Ивана. Больница отказалась — средств нет, поссовет тоже, а у нас денег не только на гробы, на скрепки порой нет, сами знаете, какой бюджет... Так и препирались почти две недели, а он все на льду лежал. Я потом в район позвонил, сразу все нашли: поссовет деньги на гроб, больница одежку какую-то, а наши суточники яму вырыли да захоронили. Вот так.
Он откашлялся в кулак, достал большой клетчатый платок и вытер вспотевшую шею. Миронов чертыхнулся про себя — нашел, где лезть с нравоучениями.
— Ну, а где он был в начале мая?
— Да все здесь. С зимы. Он в этой котельной кочегарил, так никуда и не уезжал, я сам его не раз встречал. Сезон отопительный в этом году до 15 мая, так он все работал, а потом еще на две недельки остался — прибрать тут все, почистить, законсервировать до осени.
— Понятно... А Петухов? Вы же говорили — они друзья, он-то где?
— Да кто знает. Эти ханурики какие друзья? Деньги на выпивку есть — водой не разольешь, а как выпито — врозь. До весны он здесь вертелся, Руслану, говорят, помогал, а потом пропал, подался куда-то, если б тот был жив, может, и сказал, а сейчас — Сибирь-то вон она, большая.
— Ну, а Крапивин Кондратий Никитич вам знаком?
— Крапивин? — Зарубин почесал голову. — А он-то как в этой компании? Это ж другого поля ягодка.
— Это как — другого?
— Да так. Они ж совсем разные. Эти-то хоть, — махнул головой на окно так, словно Нигамаев с Петуховым были там, сидели на врытой рядом с воротами отделения скамеечке, — эти хоть бродяги, да бессребреники, все пропивают, не считаются, кто сколько, а деньги порой попадают им немалые — людей здесь немного, платят хорошо. А Крапивин — кулак. — В голосе участкового сквозила неприязнь. — Деньгу к деньге собирает, не пьет, не курит, все копит, домишко его совсем завалился, того и гляди рухнет, а он на ремонт ни копейки не потратит, как пес живет. Прежде даже в эту конуру жильцов пускал, деньгу гнал — с жильем у нас туго, а народ потихоньку прибывает, да в нее сейчас никто не едет — боятся, что упадет и задавит, а он ничего. Стар совсем, возраст пенсионный, а все таскается, где денег взять можно поболе, а поработать помене — с рыбаками, за шишками, еще куда. Водкой спекулирует — штрафовали несколько раз, он переждет — да снова, ничего с ним не поделаешь; под суд — рука не поднимется, старик ведь, помрет, неровен час, куда ему в колонию...
— Говорят, он сейчас где-то с артелью рыбацкой, в рыбцехе можно узнать?
— Можно, — кивнул Зарубин. — А можно кой-кого порасспросить.
— А жены у них есть? Или другие родственники?
— У Крапивина брат двоюродный здесь живет. А жены нет, умерла лет пять назад, а от Петухова ушла давным-давно, как пить стал, вместе с детьми уехала в Россию, там, говорят, снова замуж вышла.
— Вы адрес ее и брата Крапивина найти сможете?
— Конечно, смогу. Что, и ее разыскивать будете?
Миронов пожал плечами.
— Господи! Да что же они такое сделали, если вы их так ищете?
Миронов кратко рассказал о пропавшем ленинградском геологе, выплывших его документах, таинственных печатях на маршрутных листах.
— Так вы думаете, они его ограбили? Или убили?
Миронов снова пожал плечами.
— Нет, здесь что-то не так. Нигамаев в мае был тут, хотя мог устроиться и не работать, бывает ведь и такое, — размышлял вслух сержант. — Да и Крапивин... шурфы бить не для него, старик! Рыбалка там, шишки — они ж кедры-то пилами валят, не обколачивают — это по нему, а у геолога... Хотя, чего не бывает? Давайте, товарищ майор, лучше сделаем так. Вы в больницу идите да к Валуеву, он там же, в потребсоюзе, летом работает, все равно ведь пойдете? — взгляд умных его глаз стал испытывающе-ироничен.
Когда Миронов в ответ кивнул, он довольно хмыкнул и продолжал:
— А я пока братом крапивинским займусь, он вам все равно много не скажет, такой же прохиндей, адрес петуховской жены
