Пусть интуиция, но ведь и интуиция — инструмент познания.
Вчера, по дороге в поселок, он завернул в геологическую партию, где в мае и июне были отмечены документы Малышева и его рабочих — Петухова и Нигамаева. Секретарша, ведавшая канцелярией партии, выслушав его, сразу ответила:
— Никаким геологам из Ленинграда в этом году мы командировки не отмечали.
— Как это не отмечали, если на них ваши печати?!
— Может, не из Ленинграда? У нас тюменские нефтяники отмечались, геологи из Тобольска. Были даже из Новосибирска, а из Ленинграда — нет.
— Может быть, их отмечали не вы?
— Это моя функция. Подписывает начальник или главный геолог, а печати ставлю только я.
— А вы не болели, никуда не отлучались?
Женщина едва заметно улыбнулась.
— Нет, не болела и не отлучалась.
— А учета у вас никакого нет?
— А что, у вас есть такой учет? Журнал отмечаемых командировок? Так он называется?
— Да нет, я не знаю, — растерялся Миронов. — Наверное, тоже нет. Хотя не мешало бы... Могу я увидеть начальника?
Новая, едва заметная улыбка:
— Конечно. Андрею Васильевичу я сейчас доложу.
Но ни Андрей Васильевич, ни замы его никакого геолога из Ленинграда в глаза не видели и документы ему не подписывали.
В поселке Владимир Геннадьевич оказался лишь под вечер, когда все конторы были уже закрыты, и, устроившись в доме приезжих, отправился на поиски малышевских рабочих по домашним их адресам: выявлять Петухова, Нигамаева и принятого на работу только в июне Кондратия Никитича Крапивина.
Сначала нашел домик последнего, расположенный ближе к центру поселка, неподалеку от дома приезжих. Хозяина дома не было.
— А кто знает, куда унесло! — с раздражением, агрессивностью даже ответила старуха соседка, когда Миронов обратился к ней. — Мы не караулим. Живет как хочет и где хочет. Шатается по тайге-то неделями или рыбачить уйдет, а дом-то вон, того и гляди, совсем завалится. И забор пал — ко мне на картошку хряки за два двора повадились, а прясло-то его, ему ставить. Да где ему, бродяжит все, до седых волос дожил, а ума-то, ой, господи!
С большим трудом удалось Владимиру Геннадьевичу остановить нескончаемый поток застарелых обид и жалости к непутевому соседу. Старушка провела его в свою тоже небольшую, особенно по местным сибирским меркам, избушку и чаем с травами напоила. Из долгой беседы с соскучившимся по живому общению человеком Миронов узнал в конце концов, что весь июнь Крапивин «пропадал неведомо где, опять в тайге, видать», возвратился с деньгами, «гулевал три дни», а потом «в артель рыбацкую записался, да, сказывают, и доселе в ней, видели его, как рыбу привозил, про то в рыбцехе лучше знают, у них спроси».
С двумя другими «кадрами» оказалось еще хуже — Петухов Матвей Кондратьевич давно уже, около трех лет, не проживал по тому адресу, что был указан в документах Малышева, домишко свой продал семье заезжего нефтяника, выписаться, правда, за эти годы так и не удосужился и жил где придется, порой и в чуланчике своей прежней избы, куда пускали его сердобольные новые хозяева, так же случайно работал, а ныне домовладельцы не видели его с самой весны. На улице Полевой, где, все по тем же малышевским данным, должен был обретаться Р. К. Нигамаев, этого адреса вообще обнаружить не удалось: вся улица представляла собой цепь новостроек, и никто из обитателей уцелевших кое-где старых домиков вспомнить такого не мог. Затемно уже вернулся Миронов на продавленную койку в дом приезжих и утром был в поселковом Совете.
Отсюда отправился в местное отделение разыскивать сержанта Зарубина, чья подпись украшала протокол осмотра котельной быткомбината и мертвого тела Нигамаева.
И Петухов, и многострадальный Нигамаев оказались старыми его клиентами, проживали когда-то — не в столь далекие, в общем-то, времена, когда, как и все другие граждане, имели то, что именуется домашним очагом, — на территории его участка, не то дружили, не то корешковали меж собой, охотничали вдвоем, рыбалили, выпивали вместе, как водится. Чем, когда поманила их вольная жизнь, теперь уже и не понять... Не враз и не медовым калачом мелькнула на пути. Но и не случайно сорвала исправных вроде мужиков с назначенного им круга, фартом дурным охотничьим мелькнула, что случается все же порой в тяжелом промысловом труде, деньгой шальной и легкой прозвенела раз и другой в кедровой шишкой набитом мешке, в запретной икре да шабашке немудрящей, но прибыльной, которой иной хозяйственник прореху заткнуть пытается. А там — покатилось, как это бывает нередко, от размеренной трудовой жизни к случайной и дикой «воле» по укатанной и горькой дорожке, что проторили многие тысячи непутевых мужиков и которую Руслан Камиллович Нигамаев прошел уже до самого конца.
Сомнений его смерть не вызывала. Кочегар Валуев позвонил в поселковое отделение к обеду, когда зашел в котельную за инструментом и обнаружил труп. Зарубина дежурный разыскал часа через три, и к месту происшествия тот смог добраться уже к вечеру. Валуев, которому дежурный велел быть, не отлучаясь, на месте, да еще несколько человек — грузчики и шоферы, вернувшиеся в гараж, сидели возле застланного старой газетой ящика, на котором стояли бутылки, два захватанных стакана, наломанный хлеб, лук, огурцы да желтое крупно нарезанное сало — Нигамаева поминали.
Тело лежало в темной грязной котельной на закиданной старыми ватниками и мешками железной с фасонистой гнутой спинкой скамейке. Лежало на животе, с подогнутыми под живот руками. Под голову был подложен старый, многие виды видавший рюкзачок, на ногах — обрывок сиротского байкового одеяла, покрытого сплошь ржавыми, жирными пятнами, одеяла, какие встречаются лишь в солдатских казармах, больницах да детских домах; черные заскорузлые ботинки с ржавыми клепками валялись под скамьей. Зарубин отбросил серую грязную ткань, задрав рубашку, осмотрел тело со спины, перевернул на спину и обследовал грудь, живот, голову и шею — никаких признаков насильственной смерти невооруженным глазом заметно не было. Поправив на мертвом одежду, прикрыв с головой, вышел наружу к ожидавшей его на бревнах компании.
Тут ему охотно рассказали, что гудели в котельной два дня назад, а кончили лишь вчера, то бишь 25 мая, а где был Нигамаев, никто толком вспомнить не мог, вроде бы пил до конца, а может, и нет, он ведь алкаш, быстро валится, а на лавке все время кто-нибудь да спал, да и не только на лавке, так что поди разбери, кто где был, а Нигамаев-то вообще с зимы так в котельной и
