может быть русский большевик, потому что это их методы.
Он посмотрел на свое отражение в окне трамвая и сам себя испугался. Что за безумные мысли приходят мне в голову. Под арестом сидит стрелявший железнодорожник, у него нашли пистолет в кармане, есть этот Грубинский, его шеф, то есть все сидят. Поэтому не стоит рассуждать о большевиках. Они ведь наши союзники и друзья, зачем им отрезать кому-то руки, успокаивал он себя. Но это не помогло. Его спокойствие и радость по поводу успехов последних двух дней лопнули как мыльный пузырь. Все так хорошо сошлось, как вдруг появился этот большевик и перевернул все с ног на голову. В этот момент со стороны Глоговской на Вокзальный мост въехал зеленый военный ГАЗ с иностранными номерами. Теофиль увидел в кабине двух мужчин в советской форме и разозлился на товарищей с востока еще больше.
– Проклятые большевики, черт бы их всех побрал.
– Вы абсолютно правы, уважаемый пан, – сказала стоявшая рядом пожилая толстуха в мохеровом берете и черном пальто.
– Что? – удивился Олькевич.
– К черту коммунистов, а Ярузельского пусть дверью прищемит за все наши страдания.
До него только сейчас дошло, что из-за всех этих переживаний он высказал последнюю мысль вслух. Женщина приняла все за чистую монету и ответила ему, почувствовав в нем родственную душу. А он не был родственной душой, он был сотрудником Гражданской милиции. Но он посмотрел на улыбающуюся женщину и сказал, как будто оправдываясь:
– Мой отец сражался с ними на войне в 20-м году.
– Вот видите, если бы наши тогда всю эту наволочь истребили, сейчас катались бы как сыр в масле, а не жили, как скот в красном свинарнике.
– Правда, уважаемая пани, – вмешалась в разговор другая, тощая и более голосистая. – Надо было всех красных сослать в Сибирь, пусть бы там порядок наводили. Моего мужа за «Солидарность» уволили с работы, и теперь ему приходится работать в частном хозяйстве. Так красные голодранцы здесь командуют. А у самих рожи сытые, потому что все получают без карточек.
– И пусть заберут с собой подонков из милиции.
Олькевич втянул голову в плечи, на лбу выступил пот, он по-настоящему испугался – вдруг кто-то услышал и донесет, что он с женщинами в трамвае вел антисоциалистические беседы. Съежившись, он повернулся к выходу, но трамвай не спешил к остановке. Как на зло, он остановился на светофоре, а женщина в берете вовсе не собиралась заканчивать разговор. Возле Теофиля собралась толпа. Тихий обмен мнениями перерос в громкие возмущения. В салоне то здесь, то там раздавались недовольные голоса и слова поддержки для оппозиции.
– Отец этого пана бил этих сволочей, когда наши в Киев на их спине поехали, – сказала мохеровая тетка, показывая пальцем на вспотевшего милиционера с глупой улыбкой на лице.
– Что вы говорите? Есть еще настоящие поляки, кроме «Солидарности», конечно, – сказала тощая.
– Пики и сабли готовь день и ночь, большевиков гони прочь, прочь, прочь, – запел старичок, после чего похлопал Олькевича по спине. – Мы и сейчас им покажем, если понадобится. Наших познанских полков они так боялись, что босые от них убегали. Наши резали их как телят. Страшно было смотреть, потому что после атаки познанцев нечего было собирать. Передавай привет своему отцу от Мартиняка из Ежиц.
– Люди, на хуй эту власть! – громко выкрикнул пьяный пассажир, до этого спавший праведным сном на сиденье возле двери.
Господи, пусть трамвай не стоит, потому что меня скоро понесут как Падеревского на площадь, мысленно молился милиционер, к которому со всех сторон потянулись руки. Все хотели прикоснуться к человеку, рискнувшему высказаться против русских. Наконец трамвай поехал, быстро преодолел расстояние до остановки рядом с Западным вокзалом. Дверь открылась, и Олькевича буквально вытолкнули на тротуар перевозбудившиеся патриоты.
– Долой коммунистов! – скандировали студенты, выходившие из трамвая.
– Найдется управа на генерала, – выкрикивали длинноволосые молодые люди, а женщина в мохеровом берете им аплодировала.
– «Лех» лучше всех, – заорал прыщавый подросток, не вписавшийся в общее настроение.
Бегом отсюда, подумал Теофиль и поспешил в сторону «Адрии». Он перебежал «зебру» на красный свет и чуть не угодил под мчавшийся на большой скорости грузовик «Робур». Приблизившись к боковому входу на рынок, он остановился у киоска «Рух» и оглянулся. Он с удивлением заметил, что собралась довольно большая группа антисоциалистических элементов. Однако у этого собрания не было шансов на продолжение. Со стороны вокзала к остановке бежали двое сотрудников моторизованных отрядов милиции. Еще трое выходили из здания вокзала.
Моя глупость чуть не привела к революции, подумал младший лейтенант Олькевич и, злой на себя, пошел к остановке по другую сторону Вокзального моста, откуда он мог наконец добраться на работу.
9:00
Полковник Евгений Жито снял трубку внутреннего телефона. Секретарша доложила ему, что майор Мартинковский уже прибыл, поэтому он сказал подождать минуту и пригласить его войти. Полковник любил такой прием. Он, конечно, мог сразу принять майора, потому что не был ничем занят. Но он предпочитал, чтобы тот немного подождал, для пущей важности. Секретарша хорошо знала, что эта минута только для видимости, чтобы человек почувствовал всю серьезность визита у начальника уголовного розыска. Минута была также информацией о том, насколько важный посетитель пришел к начальнику. Самых важных она впускала сразу, важных – спустя минуту, остальных могли заставить ждать даже полчаса.
Полковник быстро разложил на столе папку с бумагами и спрятал «Познанскую газету» со статьей о встрече Воеводских советов Патриотического движения национального возрождения, во время которой рассматривались вопросы правопорядка и безопасности. Болтают о том, что нужно создать общественный фронт против зла, возмущался он, пока читал газету, но ни один из этих мыслителей не подумал о том, что такой фронт уже существует и называется милиция, которой вместо разговоров о борьбе со злом пригодились бы новые транспортные средства для его преследования. В этот момент в дверь постучали. Прошла положенная минута. Дверь открылась, и в кабинет вошел Мартинковский. Он подошел к столу и стал, как будто по стойке смирно, но в его позе было слишком много развязности, свидетельствующей о том, что ему не обязательно соблюдать формальности перед начальником.
Полковник улыбнулся и указал на стул слева от стола, приставленного к столу начальника буквой Т. Кроме стула, на который сел Мартинковский, стояло еще пять, они были нужны во время расширенных совещаний. Майор всегда садился на одно и то же место, боком к начальнику и напротив портрета хмурого Феликса Эдмундовича Дзержинского. Железный Феликс морщил лоб и грозно на всех поглядывал, а Бродяк после очередного совещания
