Альфонский открыл дверь в одно из помещений.
— Это бывшая квартира издателя «Телескопа» Надеждина, — сказал ректор, — здесь и делали журнал.
Квартира была обставлена в стиле «Николаевский ампир». Подобные тяжелые кресла со сплошными деревянными спинками Саша видел в кабинете отца в Зимнем. В редакции, конечно, было поскромнее: минимум резьбы и без позолоты. Высокий книжный шкаф с толстыми томами, наверное, века восемнадцатого, широкое вольтеровское кресло с выдвижной подставкой для ног, большой диван, письменный стол и конторка для работы стоя.
Ректор открыл дверь в соседнюю комнату.
— А вот здесь жил Белинский, он тогда был еще студентом, но помогал редактировать журнал.
Комната было небольшой и обставлена еще скромнее: только кровать и конторка.
— Его тоже сослали?
— Его не было в Москве, он гостил в имении Бакуниных, но здесь был обыск, изъяли бумаги, но не нашли ничего компрометирующего, и больше не привлекали к этому делу.
— Бакуниных? — переспросил Саша. — Боже! Как тесен мир! Только недавно познакомился с его кузиной и проштудировал его «Исповедь».
— Она существует? — спросил Альфонский.
— Конечно, — улыбнулся Саша. — И местами великолепна. А местами ужасна и наивна одновременно. Сложная и противоречивая личность наш Михаил Александрович!
— Ужасна там, где Бакунин льстит государю, кается и просит пощады? — тихо спросил Витя.
— Ну, что вы! — сказал Саша. — Учитывая место, где он находился, это все совершенно простительно и понятно. Ужасна там, где автор верит в благотворность абсолютной власти и в то, что человечество можно загнать к счастью железной рукой.
Витя хмыкнул.
Альфонский покачал головой.
— России это иногда помогало, — заметил он. — Например, при Петре Великом.
— На короткой дистанции диктатура может, конечно, показывать великолепные результаты, — сказал Саша, — но потом неизбежно проигрывает демократии. Проблема в том, чтобы перейти от одного к другому. Михаил Александрович наивно надеется, что благородный народный диктатор, сделав все, что в его силах на благо прогресса, скажет: «Я устал, я ухожу». И вернет власть народу. Только автократ никогда так не скажет и не сделает, для этого надо быть либералом. Диктаторы сами не уходят.
Они покинули редакцию и пошли к выходу.
— На террасе у нас телескоп и метеорологические приборы, — сказал Витя. — Посмотрите?
— Конечно.
Там на колонне висел термометр с барометром, объединенные в один прибор, украшенной деревянной резьбой, рядом на столике стоял гигрометр и непонятная большая колба, заполненная некой жидкостью.
— Что это? — спросил Саша.
— Штормгласс Фицроя, — не без гордости ответил Витя.
— И как он работает?
— Там смесь нескольких веществ, — пояснил Альфонский. — Вода, спирт, камфора, индийская, селитра, нашатырь. Пока ясно и тепло, смесь чистая и прозрачная. Если погода облачная, она мутнеет, перед грозой появляются кристаллы, а к снегопаду — крупные кристаллические хлопья.
— И насколько точно? — поинтересовался Саша.
— Ну-у, — протянул Витя, — иногда работает.
— А на сколько дней вперед можно сделать прогноз?
— На сегодня-завтра, — сказал ректор.
— Можно и больше, — добавил Витя, — но нужны данные с нескольких метеостанций. Во время Крымской войны, в ноябре 1854-го, буря разбила 60 британских и французских кораблей. Тогда директор Парижской обсерватории обратился с просьбой к европейским ученым прислать ему сводки погоды за два дня перед бурей и два дня после. В итоге выяснилось, что ураган можно было предсказать заранее. И французы создали сеть метеорологических станций с обменом сведениями по телеграфу.
— А у нас первая метеорологическая станция появилась еще при Петре Первом, при Академии наук, — добавил Альфонский, — а при государе Николае Павловиче под руководством академика Адольфа Купфера стали публиковать брошюры с прогнозами.
— И уже десять лет у нас наблюдает за погодой Главная физическая лаборатория, — сказал ректор. — И второй год обмениваемся данными с французами.
— А на крыше у нас анемометр, — похвастался Витя.
Чтобы увидеть анемометр пришлось спуститься с террасы во двор. На крыше лениво поворачивался флюгер с четырьмя полусферами.
— Измеряет скорость и направление ветра, — пояснил Альфонский.
На террасе стоял телескоп. Довольно длинный, метра полтора. На деревянной треноге и с металлическим диском, подвешенным к объективу на цепочке. Саша предположил, что это противовес.
— Удастся вечером увидеть что-то интересное? — спросил он.
Витя кивнул.
— Должно быть ясно. Судя по штормглассу.
Потом пошли смотреть университет. Там, в будущем, в старом здании оставался только Институт стран Азии и Африки и факультеты журналистики, психологии и искусств, а юрфак располагался на Воробьевых горах, так что в здании на Моховой Саша был всего пару раз на каких-то мероприятиях.
Главный корпус, Аудиторный, библиотека…
Последняя полностью сгорела в 1812. Из 20 тысяч томов осталось 63, которые смогли вывести в Нижний Новгород.
Круглая, под куполом с высокими двойными окнами, с бесконечными шкафами книг по периметру.
Да, фонды восстановлены и удвоены.
Длинные дубовые столы с канделябрами. Белые стеариновые свечи. Саша смутно помнил, что в его время здесь были настольные лампы.
Классические барельефы, лестница с балюстрадой и тонкими розовыми колоннами в Главном корпусе. Большой зал с роскошной росписью потолка.
Сашу часто узнавали и почтительно кланялись, а он кивал и отвечал улыбкой.
Аудитории с длинными лавками, но амфитеатром только одна — физическая. Остальные плоские, как школьные классы. Зато с балконом, как в театре.
Саша сел за парту.
— Устали, Ваше Высочество? — спросил Альфонский.
— Нисколько, ещё пол-Москвы пройду. Герцен писал, что мечтает увидеть цесаревича на лавках московского университета. И вот меня уже можно тут наблюдать. Осталось затащить Никсу.
— Вам у нас нравится?
— Очень, — улыбнулся Саша. — Только пол надо поднять, а то с задних парт, наверное, плохо видно доску.
— Это довольно сложно, — заметил Альфонский.
— Да, ладно. Понимаю, что не до того. Зато пилястры, лепнина, романские окна, много света. В общем, здорово. Хотя и жестковато. Плохо, что табаком воняет.
— Курить запрещено, за курение карцер, — попытался оправдался ректор.
— Карцер, видимо, не панацея, — заметил Саша. — Мне кажется, штрафы эффективнее.
— Они и так многие без гроша в кармане.
— Есть на табак — значит, не без гроша. И, наверное, должна быть курилка, на первое время, даже дедушка это позволял. А то они взвоют, с наркотика просто так не слезешь. Но, чтобы в коридорах, аудиториях и столовой не курили. Кстати, а
