Я киваю, снова глядя на дорогу.
– Да, я повеселилась. – Я закрываю глаза и откидываю голову назад. – Но знаешь, что самое плохое в этом похмелье?
– Что?
Я поворачиваюсь к нему.
– Я до ужаса хочу жареной курицы.
– Да! Может, остановимся в «Попайз»? – спрашивает Оден, садясь. Я с удивлением оглядываюсь. Могу поклясться, он спал.
Картер смеется.
– Я уверен, что рядом с домом Куинн нет ни одного «Попайз».
– Нет. Как насчет «Джейсонс Дели»? Я бы съела какого-нибудь супа.
Оден стонет и снова ложится.
– Ага, точно.
Худшее в том, чтобы быть человеком
1. Смотреть, как кто-то из нас умирает.
2. Диарея.
3. Запор.
4. Рвота.
5. Склад ума, настроенный мыслить предвзято.
6. Мы рождаемся без выключателя эмоций.
7. Мы зависим от нашего ДНК и наследственности.
8. Похмелье.
9. Мы не можем выбирать, в кого влюбиться.
Когда мы подъезжаем к моему дому, на подъездной дорожке стоит машина моего отца. Я снова заверяю Картера, что защищу его, но он не смеется. Он явно нервничает.
Мы выходим из машины и идем к двери – я, потом Оден, за ним Картер. Я снимаю кроссовки. Мальчики тоже. Потом мы тихо проходим через прихожую в носках. Я заглядываю в гостиную и сворачиваю на кухню.
– Всё чисто, – говорю я.
Я веду их наверх в кабинет и усаживаю на диван.
– Воды? – спрашиваю я.
– Да, пожалуйста, – говорит Оден. Картер кивает.
Спустившись вниз, я натыкаюсь на кухне на папу, заправляющего рубашку поло в брюки цвета хаки. Мой и без того расстроенный желудок сжимается.
Он слышит меня и поворачивается.
– О, хорошо, что ты здесь. Сегодня мы с тобой вместе поедем навестить Хэтти.
Я молча смотрю на него. Он не предоставляет мне выбора. В его словах нет ни капли терпения.
– Нет, сегодня мне нужно делать проект.
– Куинн! – Он встает передо мной, на лице его ярость. – Как ты можешь просто сидеть здесь, когда твоей бабушке плохо?
– Я не могу видеть ее такой! – Мои глаза наполняются слезами. Я не готова обсуждать это прямо сейчас. Мне необходимы еще пару часов сна. Мне необходима еда. Мне необходимо время.
– Ты будешь жалеть о каждой секунде, что не провела с ней! – Он хватает меня за запястье. – Я не позволю тебе делать это с собой и с ней. Пошли.
Он разворачивает меня.
– Папа.
Он тащит меня в прихожую.
– Папа!
Я отказываюсь ехать в этот ужасный дом престарелых, чтобы увидеть Хэтти, которая не может ходить без поддержки, Хэтти, которая не помнит даже моего имени, не говоря уж о лице, ее жалкую тень.
– Папа, стой! Я не поеду! – Я плачу и пытаюсь вырваться. Если он посадит меня в машину, клянусь, я выпрыгну при первой же возможности.
– Дезмонд, не надо заставлять ее ехать, если она не готова! – кричит мама с лестницы.
Он не тащит меня, но не отпускает руку.
– В этом вся твоя проблема, Куинн! – Он поворачивается ко мне с влажными глазами, но этой влаги недостаточно, чтобы потушить огонь. – Сидишь здесь и ждешь, пока будешь готова. Ты никогда не будешь ни к чему готова! Не можешь выбрать место, где жить. Не можешь выбрать специальность. Не можешь поднять задницу и навестить свою умирающую бабушку. Она умирает, Куинн! А ты сидишь тут, будто она будет жить вечно.
Он отпускает мое запястье.
– Не реви потом, что она умерла, а ты так и не съездила к ней.
Он выскакивает в прихожую, мама бросается за ним.
Я трясусь, словно во время землетрясения, глядя на гостиную, пока всё не расплывается в сгусток мутных пятен.
Взявшийся на кухне будто из ниоткуда Картер успевает подхватить меня, прежде чем я сгибаюсь напополам. Я не знаю, когда он спустился и как много успел услышать, но благодарна, что он здесь.
Мое дыхание сбивается. Я всхлипываю, уткнувшись в его черную футболку. Я не просто плачу. Я плачу навзрыд. Я никогда ни перед кем не рыдала. Сомневаюсь, что после этого он всё еще будет считать меня красивой.
Мама догоняет отца у двери.
– Клянусь, Дезмонд, мне всё равно, в чем тут дело. У тебя нет права так с ней разговаривать!
– Она будет жалеть об этом до конца своей жизни. И из-за чего? Из-за того, что боится увидеть, что Хэтти изменилась?
Мама говорит:
– Хэтти всегда была сильной. Куинн не знает, как смириться с тем фактом, что она может быть какой-то еще.
– Это не оправдание. Я не могу просто сидеть здесь и смотреть, как она теряет свое время! – его голос надламывается на слове «время». Потом дверь с треском захлопывается.
Вокруг становится тихо, если не считать мои всхлипывания. Картер отодвигает мое лицо от своей футболки. Он вытирает мне щеки. Я едва могу видеть сквозь слезы, но различаю его приподнятые брови и округлившиеся глаза.
Сзади к нам подходит мама. Картер встречается с ней взглядом и делает пару шагов назад, чтобы уступить ей свое место передо мной.
– Картер, – говорит она, глядя мне в глаза, – иди в кабинет. Куинн поднимется через минуту.
Я наблюдаю за Картером через ее плечо, вытираю слезы, мой взгляд проясняется. Он отступает назад, но смотрит на меня так, словно не хочет уходить. И я не хочу, чтобы он уходил. Я смотрю на маму. Она хочет поговорить о том, что только что случилось, но я хочу пойти наверх, съесть свой суп с чеддером и брокколи и посмотреть с друзьями скучный фильм.
– Мам, я в порядке, – произношу я, встречаясь с ней взглядом. Провожу ладонями по лицу.
– Куинн, – она хмурится, – твой отец перешел черту…
– Может, мы поговорим попозже? Прямо сейчас я хочу только… – я указываю на лестницу у нее за спиной. – Нам нужно готовить проект.
Она раздумывает, изучая мое лицо, потом кивает.
– Ладно, милая. Поговорим потом.
Я обхожу ее и иду за Картером вверх по лестнице.
В воздухе висит напряжение, но чем выше мы поднимаемся, тем больше расслабляются мои плечи и тем меньше мне кажется, что я должна извиниться перед ним за то, что он видел.
Полагаю, у нас нет идеального места, чтобы посмотреть этот фильм. У Картера дома мало что есть – ни родителей (которых я бы хоть раз видела), ни проигрывателя, чтобы включить фильм. У Одена дома его мать, которая не сможет оставить нас в покое на время, достаточное, чтобы посмотреть фильм до конца. У меня дома мои родители, которые вечно ругаются, и рыдающая дочь, из-за чего мы не можем даже начать смотреть этот фильм.
