что даже не сразу его распознал.
Он купил бутылку текилы «Мендес» — единственное, что нашлось в баре мотеля, — потому что Лусия хотела плеснуть спиртного в кофе, себе и Эвелин. Впервые за много лет ему захотелось выпить, больше за компанию, чем по необходимости, но он эту идею отверг. Он по опыту знал, что с алкоголем надо быть очень осторожным, стоит пригубить, как тебе сносит голову и ты снова погружаешься в зависимость. Спать вряд ли получилось бы, было еще совсем рано, хотя снаружи царила абсолютная темнота.
Поскольку они так и не пришли к согласию, что смотреть по телевизору, а единственное, что забыли взять с собой, — это книги, они стали рассказывать друг другу о своей жизни, как накануне вечером, на этот раз без волшебного кекса, но с той же откровенностью и доверием. Ричарду было интересно, почему распался брак Лусии, поскольку он был знаком с ее мужем, Карлосом Урсуа, по работе в университете. Он восхищался им, но ей об этом не сказал, подозревая, что этот человек в личном плане, возможно, не заслуживал восхищения.
ЛУСИЯ
Чили
Все двадцать лет супружества Лусия Марас могла бы поклясться, что муж хранит ей верность, полагая, что он слишком занят, для того чтобы вырабатывать стратегии тайной любви, однако со временем оказалось, что в этом вопросе, как и во многих других, она ошибалась. Она гордилась тем, что создала для него стабильный семейный очаг и подарила прекрасную дочь. В этом проекте он вначале участвовал по принуждению, потом относился небрежно, не по злобе, а по слабости характера, как позднее утверждала Даниэла, когда стала старше и могла судить родителей непредвзято. Изначально роль Лусии заключалась в том, чтобы любить его, а его роль сводилась к тому, чтобы быть любимым.
Они познакомились в 1990 году. Лусия вернулась в Чили после почти семнадцати лет изгнания, и ей удалось получить должность продюсера на телевидении, что было очень трудно, поскольку тысячи молодых, более квалифицированных профессионалов искали работу. Тех, кто возвращался, не слишком жаловали: левые обвиняли их в том, что они сбежали, а правые — в том, что они коммунисты.
Столица изменилась настолько, что Лусия не узнавала улиц, где прошла ее юность, тем более что их названия по именам святых или цветов были заменены на фамилии военных и героев прошедших войн. Город сиял казарменной чистотой и порядком, фрески в духе социалистического реализма исчезли, и на их месте были белые стены и ухоженные деревья. На берегах реки Мапочо разбили парки с детскими площадками, и никто уже не помнил, как вместе с мусором по этим водам плыли мертвые тела. В шумном центре города — серые здания, скопище автобусов и мотоциклов, с трудом скрываемая бедность мелких служащих, усталые люди и подростки, снующие между машинами у светофоров, чтобы выклянчить несколько песо, — все это резко контрастировало с торговыми центрами богатых кварталов, освещенными, словно цирковая арена, где можно было удовлетворить любые, самые изощренные капризы: балтийская икра, венский шоколад, китайский чай, эквадорские розы, парижские духи… все к услугам тех, кто в состоянии за это платить. Существовали две нации, делившие единое пространство: малая, с ее богатствами и замашками космополитов, и большая, куда входили все остальные. В кварталах, где проживал средний класс, в воздухе носился дух современности, взятой в кредит, а в богатых кварталах веяло утонченностью, привезенной из разных стран. Витрины здесь были точь-в-точь такие, как на Парк-авеню, а особняки защищены решетками под током высокого напряжения и злыми собаками. Но вблизи аэропорта и вдоль дороги, ведущей в город, располагались трущобы, скрытые от глаз туристов бетонными стенами и огромными рекламными плакатами с изображениями блондинок в неглиже.
От скромной и бесстрашной страны, которую знала Лусия, мало что осталось, в моду вошла показная роскошь. Но достаточно было лишь немного отъехать от города, чтобы увидеть прежнюю страну: рыбацкие поселки, дешевые рынки, харчевни, где подавали рыбный суп со свежеиспеченным хлебом, простые и гостеприимные люди; у них даже речь была такая же, как раньше, а когда они смеялись, то прикрывали рот рукой. Ей хотелось поселиться в провинции, вдали от шума, но научной работой можно было заниматься только в столице.
Она была чужая в своей стране, у нее не было никаких связей в обществе, без которых практически нельзя ступить ни шагу, она потерялась в воспоминаниях о прошлом, которого не было в теперешнем Чили, так далеко продвинутом в настоящее. Она не понимала ни крылатых словечек, ни кодовых выражений, даже юмор был какой-то другой, а речь полна эвфемизмов и скрытого смысла, поскольку от тяжелых времен оставалась дурная привычка к цензуре. Никто ни разу не спросил ее о том периоде жизни, когда ее не было в стране, никто не захотел узнать, где она была, чем занималась. Этот период ее бытия был выведен за скобки и начисто вычеркнут.
Она продала свое жилье в Ванкувере, кое-какие деньги скопила, и это позволило ей поселиться в Сантьяго, в маленькой, но очень удачно расположенной квартирке. Ее матери показалось обидным, что дочь не захотела жить с ней, но Лусии было тридцать шесть лет, и ей необходима была независимость. «Это в Канаде так принято. А здесь незамужние дочери живут с родителями», — настаивала Лена. Зарплата позволяла ей выживать с трудом, пока она готовила свою первую книгу. Лусия предполагала, что справится за год, но скоро поняла, что проводить расследование гораздо труднее, чем она себе представляла. Военное правительство, низложенное благодаря референдуму, закончило свое правление несколько месяцев назад, и демократия, условная и осторожная, делала первые шаги в стране, где еще не затянулись раны прошлого. Все были крайне осмотрительны, а те сведения, которые были нужны ей для работы, все еще оставались секретной информацией.
Карлос Урсуа был известный, критически настроенный адвокат, который принимал участие в работе Межамериканской комиссии по правам человека. Лусия хотела взять у него интервью для своей книги, но неделями не могла добиться этой встречи, потому что Карлос часто уезжал и был очень занят. Его офис располагался в безликом здании в центре Сантьяго и занимал три комнаты, заставленные письменными столами и металлическими стеллажами, которые были битком набиты архивными папками и толстенными сводами законов; к деревянной доске были кнопками прикреплены черно-белые фотографии юношей и девушек, а на аспидной мелом обозначены даты и места. Единственными признаками современности были два компьютера, факс и ксерокс. В углу, словно по клавишам фортепиано, стучала по электрической пишущей машинке его
