— Здесь пока сохраняется неясность, — сказал Демченко. — По имеющейся информации, случившееся с Исрапиловым — скорее всего, чисто чеченский междусобойчик, их внутренняя разборка. Именно такого мнения придерживаются оперативники, из числа тех, кто занимается расследованием. «Гуманитарка» — это серьезный бизнес, и кто-то другой, возможно, решил занять его место… Но в Кёниге этот человек, по крайней мере в последние годы, не был, поэтому прямой связи с известными нам печальными событиями пока не прослеживается.
— Саныч в Кёниге пока тянет пустышку, — неодобрительно покачав головой, сказал Гуревич-младший. — Может, нам следует отозвать его? И командировать туда Виктора Петровича? А то у нас одни догадки, да намеки, да предположения, а результата нет как нет…
Аркадий Львович некоторое время сидел молча, положив подбородок на сцепленные кисти рук, затем веско произнес:
— Давайте не будем пороть горячку. Это во-первых. Сергею Александровичу я доверяю полностью и не собираюсь его отзывать либо менять на кого-то: пусть он и его люди работают на этом направлении и дальше. Это во-вторых. В-третьих: Виктор Петрович нужен нам здесь, в Москве, со всеми его связями в среде российских спецслужб. Да, мы не можем сейчас не считаться с требованиями похитителей, но и исключать того, что нам придется-таки обратиться в соответствующие подразделения ФСБ и Министерства внутренних дел — мы тоже не вправе… И, наконец, в-четвертых… В записке есть требование, чтобы мы в знак согласия, что готовы вступить в переговоры о выплате выкупа и порядке освобождения Юлии, поместили на своем сайте, в рубрике «Приглашаем к сотрудничеству», ключевую фразу…
— Условную фразу, — поправил Михаил. — А именно: «Компания «Росфармаком» приглашает к сотрудничеству специалиста по разрешению кризисных ситуаций. Резюме обязательно. Подробности у старшего юристконсульта компании. Контактные телефоны… факс… мэйл… Ну так что будем делать, отец? В записке есть требование, чтобы эта условная фраза была выставлена на сайте до конца текущего рабочего дня…
«Бедная моя девочка, — смежив на секунду тяжелые веки, подумал Аркадий Львович. — Держись изо всех сил… а мы что-нибудь придумаем…»
— Да, — сказал он вслух. — Пока будем делать то, чего требуют от нас похитители.
Глава 20
ИЗ НАШЕГО ПРОКЛЯТОГО ДАЛЕКА (1)
Юля по-прежнему сидела взаперти, в кромешной темноте: ее угрозы объявить сухую голодовку здесь, похоже, никого особенно не взволновали.
Чтобы не сойти окончательно с ума, она то применяла на себе самые различные методики психотренинга, то вспоминала различные периоды своей жизни, разбирая по косточкам тот или иной поступок, то представляла себя в самых различных ситуациях… Причем старалась моделировать для себя такие условия и обстоятельства, при которых она видела бы себя и как бы со стороны, и в то же самое время максимально, в меру воображения и ее нынешних энергетических возможностей, весьма скудных, отождествляя себя с внушаемым себе образом — благополучной, сытой, здоровой, пребывающей в комфортных условиях и напрочь лишенной каких-либо серьезных жизненных проблем…
Абстрагироваться от гнусной действительности получалось пока не очень. А с каждым новым днем, проведенным в этой дыре, она сама будет слабеть, а ее шансы на освобождение будут неуклонно снижаться до нулевой отметки.
И все же Юля решила не опускать руки.
Ведь она — психолог по образованию, да еще и с дипломом МГУ, который ценится во всем мире. Ее там учили многому, в том числе и различным моделям поведения личности в экстремальных обстоятельствах. Хотя она, Поплавская, не видела себя в качестве психиатра (для этого нужно иметь медицинский диплом) или того же психоаналитика (а уж в этой сфере сейчас полно шарлатанов), в свое время она прошла курс по овладению современными методиками НЛП, то есть нейролингвистического программирования, и пыталась обучиться двум видам гипноза, лечебному и так называемому «цыганскому».
Но как воспользоваться этими, не такими уж малыми и небесполезными знаниями? Как применить их на практике, здесь и сейчас? Себе во благо, во спасение самой себя?
Что она может сделать, если ее все время держат взаперти, если ее тщательно охраняют, если у нее практически отсутствует контакт с самими похитителями и если она даже толком не знает, что это за люди и каковы их конечные цели?
Когда кто-то из них заходит в камеру, ей светят мощными фонарями в глаза или приказывают повернуться лицом к стене… А вдобавок ко всему она еще и прикована цепочкой к кольцу, вмурованному в пол, и длины этой цепочки достает лишь на то, чтобы она могла, встав с топчана, дотянуться до стоящей в углу параши и кое-как справить свои естественные потребности…
Ее охранники, которые говорят по-русски с каким-то странным — и в то же время знакомым уху — акцентом, явно не те люди, кого можно разжалобить, с кем можно попытаться вступить в человеческий контакт и кого можно попробовать переиграть в психологическом поединке (или, говоря по-современному, «развести»). Из тех, с кем она здесь контактирует, остается лишь старик… но он то ли глухой, то ли ни черта не понимает по-русски, то ли просто злобный и сумасшедший старикан, которого тоже вряд ли удастся как-то разжалобить или перехитрить…
Юля не знала, да и не могла знать, сколько сейчас точно времени.
На дворе могла быть ночь, а мог быть и день. По ее же внутреннему распорядку сейчас было «утро», и вот-вот, как она предполагала, на подвальной лестнице и в коридоре у двери послышатся шаркающие шаги старика.
Юля съела горбушку чуть зачерствевшего хлеба и запила эту свою более чем скромную утреннюю трапезу несколькими глотками холодной, явно колодезного происхождения, воды. В миске лежали два или три жареных карася величиной с ладонь, но Юля к рыбе так и не прикоснулась.
Один из охранников, явившийся вечером, перещелкнул ей браслет с цепочкой с правой руки на левую, так что у нее теперь саднили оба запястья, и правое, и левое.
Но она сейчас старалась не думать об этом. И вообще запретила себе хныкать, распускать сопли и накручивать самой себе нервы. Раз, наверное, десять, с различными голосовыми модуляциями, то напевно-торжественно, то с шутейными интонациями — как это делают дикторы «Русского радио», — Юля произнесла фразу «ВСЕ БУДЕТ ХОРОШО!..». Ей действительно чуточку полегчало: люди, придумавшие позитивное кодирование, отнюдь не дураки… определенно, в этом что-то есть.
Юля вспомнила, как однажды, когда она была по каким-то своим делам в Израиле, они вдвоем с приятелем выехали рано утром на машине из Хайфы в Иерусалим. Была поздняя весна, и солнце, взошедшее из-за Иордана, уже радостно бликовало в покойных зеркалах искусственных водоемов по правую руку от трассы. Приемник в машине был настроен на одну из местных станций. Ровно в шесть утра, после сигналов точного времени, прозвучало то, от чего у многих — да и у самой Поплавской тоже — сначала перехватывает в горле, а затем сладко отзывается в груди: «Шолом, Исраэль!..»
Она шепотом произнесла это древнее, но в то же время юное, жизнеутверждающее, как ежеутренне разгорающаяся над Иудейскими холмами заря — «Шолом, Исраэль!».
