всю палатку затопило водой!
– Как затопило?
– Вот так и затопило. Наверное, под палаткой трещина прошла, – сказал Дмитриев и, повернувшись, нырнул в темноту тамбура.
Мы полезли за ним. Воды на полу прибавилось.
– Вот чёрт, все наши вещи намокли. – Зяма старался дотянуться до большого мешка с обмундированием, лежавшего на полу в ногах кровати.
– Я сейчас вернусь, – вдруг сказал Гудкович, исчезая за пологом. Через несколько минут он появился вновь, волоча за собой пустые деревянные ящики. Мы последовали его примеру, и вскоре над водой поднялись импровизированные мостки.
– Никакая это не трещина, – уверенно сказал Петров, обмакнув палец в воду и попробовав её на вкус. – Вода-то совершенно пресная. Если бы она поступала из трещины, она была бы солёной.
– И правда она пресная, – подхватил Дмитриев, тоже успевший оценить вкусовые качества воды.
– Эврика! – вдруг воскликнул Зяма. – Это аэрологи виноваты. Когда лагерь переезжал, Канаки это место нашел и всё расхваливал, какое оно ровное да удобное. А то, что под ним снежница может оказаться, он и не подумал. Вот теперь мы и расплачиваемся за его неосмотрительность. Лёд, покрывавший снежницу, трескается по науке. Просто в замкнутом пространстве снежницы, полость которой уменьшается, увеличивается давление воды.
Пока мы охали и кляли непредусмотрительность аэрологов, вода продолжала прибывать, затапливая всё вокруг.
– Не повезло вам, друзья, – сказал Петров озабоченно. – Пойду-ка я сообщу Михаилу. Пусть он решит, как вам быть дальше.
Вскоре он вернулся вместе с Сомовым. Михаил Михайлович первым делом попробовал воду на вкус и, убедившись, что она пресная, успокоился.
– Пожалуй, придётся вам перебираться на время в другую палатку. Только вот в какую? Лишь одна комаровская мастерская свободна. Вот там и располагайтесь. Она, правда, поизносилась, и там довольно прохладно, но уж потерпите малость.
Захватив с собой всё самое необходимое, мы поплелись в палатку-мастерскую. Вид у нее был аховый. В протёршийся брезент просвечивали звёзды. Снежная прокладка отсутствовала. Мы стояли посреди палатки, удручённо поглядывая друг на друга.
– Ну что, так и будем стучать зубами? – спросил, поёживаясь, Дмитриев. – Берите лопаты, и начнём утепляться.
Заготовив из ближайшего сугроба десятка три снежных блоков, мы тщательно обложили ими со всех сторон палатку, а тем временем Петров приволок несколько запасных оленьих шкур со склада, расстелил их на полу и зажёг паяльную лампу.
Похлебав наскоро чайку, мы, не снимая курток и свитеров, забрались с головой в спальные мешки. Петров пожелал нам приятных сновидений и, погасив лампу, пошёл охранять лагерный покой. Под утро мне приснился страшный сон. Я готовлю обед и вдруг обнаруживаю, что со стола исчезло всё мясо. Переполошившись, бегу на склад. Стеллаж пуст, куда-то подевались все оленьи туши. Только вроде бы одна торчит из-под снега. Я попытался выдернуть её из сугроба, и тут она как зарычит и превратится в медведя. Хочу бежать, а ноги словно приросли к сугробу. Медведь бросился на меня и ухватил зубами за нос. Я вскрикнул и проснулся. В палатке – кромешная тьма. Сладко похрапывал Саша Дмитриев. Постанывал во сне Зяма. Но почему так сильно болит нос? «Неужели отморозил?» – мелькнула мысль. Я нащупал рукавицу и остервенело принялся тереть нос. Видимо, во сне я раскрылся и едва его не отморозил. И неудивительно: термометр, лежавший у изголовья, показывал -35°. Обезопасив свой драгоценный нос, я снова забился с головой в мешок и вскоре задремал.
Утром, когда Петров просунул в палатку голову и гаркнул во весь голос «Подъём!», со всех коек раздались умоляющие голоса:
– Ванечка, милый, разведи «паялку».
Петров добросовестно накачал паяльную лампу, и она низко загудела, изрыгая голубоватое пламя. Столбик ртути ожил и весело полез вверх, остановившись на отметке -5˚.
– А ведь сегодня 22 декабря, – сказал Гудкович, высунув голову из спального мешка.
– У кого-нибудь день рождения? – осведомился я, тщетно пытаясь запихнуть ногу в окаменевший за ночь унт.
– 22 декабря – самый короткий день, – пояснил Зяма.
– Может, по этому поводу нам доктор лишнюю стопку настойки женьшеня поднесёт, – сказал Дмитриев. – Маленькое, но событие.
Сообщение Гудковича, что сегодня самый короткий день, я воспринял как образец чёрного юмора. Самый длинный или самый короткий – какая для нас разница, ежели круглые сутки стоит непроглядная тьма.
Постепенно нарушенный распорядок нашей жизни восстановился. Первое, чем мне надо было заняться, – провести очередной медицинский осмотр. Закончив все процедуры обследования, я уже достал заветную бутылку с настойкой, как вдруг Петров, ни разу ни на что не жаловавшийся, спросил:
– Послушай, доктор, что-то меня последнее время жажда одолевает. Во рту пересыхает, точно валенок жевал.
– Это, видимо, от обезвоживания организма.
– Чего? – откликнулся из-за занавески Дмитриев. – Даже я знаю, что такое только в пустыне бывает. А то в Арктике. Вот смех!
– Да постой ты, Саша, со своими знаниями. Пусть лучше доктор сам объяснит.
– Понимаешь, Ваня, ничего удивительного в этом нет. Если ты посмотришь дневники полярных путешественников, то многие из них жаловались на жажду. Причины её давно объяснены. Первая – недостаток питьевой воды. Но с этим-то у нас порядок. При работе в стесняющей движение одежде, да ещё при тяжёлой физической работе, значительно усиливается потоотделение – вот тебе и вторая причина. А к этому присоединяются низкая температура воздуха и его сильная сухость. Он, поступая в лёгкие, нагревается и при этом поглощает значительное количество влаги. И потом, мы здесь много чаще бегаем в туалет.
– Это я давно заметил. Иногда раз по десять, а иногда и больше хочется писать. А я подумал, может, с почками что-нибудь приключилось.
– Почки тоже не остаются в стороне от этих дел. При низкой температуре увеличивается секреция мочи. Вот и всё – простенько и со вкусом. Правда, при увеличившихся потерях воды может нарушиться и солевой обмен. Но наша пища содержит достаточное количество соли, и эта штука никому не угрожает.
– Спасибо, док, за объяснение.
Ваня выпил положенную ему стопку женьшеневой настойки и удалился.
Поутру, едва одевшись, мы помчались в свою родную палатку. Но нас постигло полное разочарование. Вода не только не замёрзла, но, по-моему, её даже прибавилось. Дед Мороз явно не торопился выполнить свои прямые обязанности.
Только на пятые сутки вода наконец превратилась в лёд, из которого торчали вмёрзшие обломки досок, ящики, старые унты и даже забытый впопыхах чайник. Пришлось взяться за пешни и лопаты. Когда наконец тридцать пятое ведро ледяных осколков было вынесено за порог, мы всерьёз принялись за благоустройство палатки: сбили все сосульки наледи, выколотили изморозь из старых оленьих шкур, настелили поверх в два слоя новые и вычистили до блеска газовую плитку. Оставалось только разжечь огонь.
