всего с помощью нехитрого чертёжного инструмента – метровой верёвки с двумя колышками по концам – я начертил на снегу круг. Затем по соседству в сугробе вырыл лопатой «карьер» метр на метр и, вооружившись пилой-ножовкой, принялся вырезать блоки-кирпичи размером 60х30х10 сантиметров. Поддев блок лопатой и пошуровав ею, я вытаскивал кирпичи и складывал их в штабель.
Заготовив строительный материал, я принялся за строительство. Уложил фундамент из блоков по окружности, а затем от верхнего края первого до нижнего края второго последнего аккуратно срезал снег так, чтобы образовалась ступенька. Теперь можно было начинать укладку кирпичей по спирали. Каждый блок, прежде чем водрузить его на место, я обрезал по краям, придавая ему вид трапеции. Её наружная грань была несколько больше внутренней, чтобы не дать блоку провалиться внутрь хижины. Работа спорилась. Я укладывал блок за блоком, но в строительном азарте забыл о двух основных правилах: во-первых, верхний блок должен был обязательно перекрывать вертикальный стык нижележащих, и, что важнее, блоки следовало наклонять внутрь сначала градусов на пять, а затем постепенно увеличивать угол наклона, иначе никакого купола не получится. Пришлось, поругивая себя за несообразительность, всё начинать сначала. Время бежало незаметно, и я едва не прозевал час обеда. Вовремя спохватившись, я помчался на камбуз и, поставив вариться щи, возвратился к своему детищу.
Наконец последний кирпич стал на место и щели были затерты снегом. Я мог полюбоваться делом своих рук. Конечно, моё иглу было далеко от совершенства. Но всё же это было куполообразное сооружение, которое теперь вполне могло укрыть от ветра. А спастись от холода мне должна была помочь жировая лампа. Её роль выполняла большая жестяная банка из-под сельди, заполненная керосином (за неимением тюленьего жира) с кусочками бинта-фитиля. Следуя указаниям Стефанссона, я прорыл с восточной стороны иглу лаз и забрался внутрь. Большая снежная глыба, уложенная у стенки в самом начале строительства, выполняла роль ложа. Дрожа от холода и нетерпения, я запалил фитили, и они, чадя и потрескивая, осветили внутренность моего жилища. Растянувшись на лежанке, я предался ожиданию минуты, когда наступит «Ташкент». Но мои надежды были безжалостно рассеяны. Фитили так невыносимо коптили, что через несколько минут я, чертыхаясь и отплёвываясь, выбрался наружу, вышвырнув лампу на снег, где она тут же погасла.
Но охота пуще неволи. Не вышло с лампой – попробую обыкновенные свечи. Я притащил четыре штуки и укрепил в центре иглу на фанерной дощечке. Когда свечи разгорелись и посветлевшие язычки пламени потянулись, чуть потрескивая, кверху, внутренность иглу волшебно преобразилась. Стены заискрились, засверкали разноцветными огоньками – красными, синими, зелёными, превратив снежный домик в сказочную пещеру из «Тысячи и одной ночи». Я не стал закрывать отверстие лаза снежной глыбой: воздушная пробка надёжно защищала от проникновения наружного воздуха – и отправился на камбуз готовить обед.
Часа через два я всё же не выдержал и помчался навестить свою постройку. Свечи почти наполовину сгорели, но зато столбик термометра, оставленного мною, поднялся с -30 до 0°. Да здравствует иглу! После обеда я не удержался и похвастался своей работой:
– Приглашаю всех желающих посетить настоящую эскимосскую хижину-иглу.
Охотников оказалось мало. Только Миляев заполз внутрь и, взглянув на термометр, изрёк своё любимое: «Ну, бляха-муха».
Дневник
17 декабря
Всё в мире относительно. Ещё недавно я проклинал нашу старую палатку – кают-компанию и испытывал телячий восторг от нового камбуза в штурманской рубке самолёта. Он действительно был намного комфортабельнее прежнего. Но все его преимущества потеряли цену от царившего в нём холода. Металлические стенки фюзеляжа словно впитывают в себя мороз, и поутру температура в нём немногим отличается от наружной. Деревянный щит на полу покрыт слоем льда. Заготовленная с вечера вода превращается к утру в прозрачный слиток. Стены обрастают белым пушистым мхом. Эх, сюда бы хоть один водопьяновский примус! Цены бы ему не было. Но примусы давно покоятся в каком-то сугробе, а я нет-нет да вспомню недобрым словом их горе-изобретателей. Нет, кулинарное поприще не моя стихия. А ведь старожилы Арктики утверждают, что должность повара – одна из самых завидных. Тут тебе и самые вкусные кусочки достаются, не надо тащиться в мороз и пургу на метеоплощадку или к гидрологической лунке. И, главное, человек постоянно в тепле. Возможно, в этих рассуждениях есть доля правды (а может быть, элементарной человеческой зависти). Но я твёрдо уверен, что ни один человек на нашей станции не завидует моей поварской доле. Ведь даже теплом, этой неотъемлемой привилегий кока, я не пользуюсь, разве что в короткие промежутки, когда баки и кастрюли перестают закрывать горящие конфорки. Пока я нарублю твёрдое, как бетон, мясо, отмерю порции круп и сухих овощей, ноги так замерзают, что приходится приплясывать на обледенелом полу. Чтобы не впасть в уныние, я предаюсь художественной самодеятельности. Читаю вслух стихи, распеваю во весь голос цыганские романсы и патриотические песни, аккомпанируя себе стуком ложки или ножа. Но особенно я люблю исполнять куплеты с «хитрой» рифмой.
В турнирный день один вассал
Весь графский замок… обошёл.
Нигде уборной не нашёл
И в книгу жалоб записал…
И т. п.
В разгар самодеятельности на камбузе появились, несмотря на неурочное время, Дмитриев с Яковлевым. Хулиганистые стихи понравились, и они потребовали донести их до широких масс. Я выполнил просьбу и после ужина продемонстрировал своё творчество, которое было одобрено «бурными аплодисментами».
Потоп
Ох, как не хочется среди ночи вставать на метеорологическую вахту. Гудкович потянулся взглянуть на часы и, расстегнув «молнию» вкладыша, протянул руку под койку, нащупывая унты. Неожиданно пальцы его коснулись воды. Вода на полу палатки? Сон сняло как рукой. «Полундра! – закричал Зяма. – Вода в палатке!!»
Ещё не соображая со сна, что случилось, мы стремглав выскочили из мешков, на ходу натягивая на себя брюки и свитера.
Если под палаткой прошла трещина, она может мигом разойтись, и тогда из нашего жилища быстро не выберешься. Протиснувшись через лаз, волоча за собой шубы, мы выползли на свет божий. Огляделись. В лагере царил полный покой. Даже не слышно было обычного потрескивания льда.
Из-за камбуза показался Петров – вахтенный.
– Вы что это ни свет ни заря поднялись? Бессонницей, что ли, мучаетесь? – спросил он, удивленно разглядывая наши полуодетые фигуры.
– Ваня, ты ничего не слышал? – спросил Дмитриев. – Кажется, льдина под нашей палаткой треснула.
– Это тебе со сна показалось. Никаких подвижек и в помине нет.
– Какое там показалось, если
