и я вновь готов пуститься во все тяжкие.
Что же заставило меня сейчас безоговорочно согласиться на продолжение дрейфа? Обуреваемый воспоминаниями и сомнениями, я беспокойно ворочался с боку на бок и вдруг явственно услышал свой внутренний голос:
– Ну чего ты мечешься? Ведь решил остаться, и дело с концом.
– Решил-то решил, но всё же…
– А кто тебя заставляет остаться? Никто ведь не неволит?
– Нет, не могу иначе. Совесть не позволяет. Всё же я один из самых молодых, не женат, да и на станции всего несколько месяцев.
– Да брось ты лицемерить, – съехидничал внутренний голос, – молодой, холостой. Уж самому-то себе можешь честно признаться: славы захотелось.
– Захотелось, ну и что? А кому её не хочется? Только о ней даже мечтать смешно. Слава – это известность, портреты в газетах, письма от незнакомых девушек. А тут притаился, как разведчик в тылу врага. Даже родители не знают, где ты находишься.
– Может, экзотика так подействовала? Или просто подзаработать деньжат решил? – съехидничал голос.
– Нет, пожалуй, экзотики я нахлебался досыта. А насчёт подзаработать… – Я даже рассмеялся вслух. – Это с нашими-то командировочными – 2 рубля 26 копеек в сутки. Да и то, как однажды сострил Миляев, как бы нам не переплатили. Ведь мы как бы в сельской местности, а там положено всего 1 рубль 34 копейки.
– Ну, так что же? – продолжал шептать внутренний голос.
– Да ничего, – обозлился я. – Кончай это дурацкое самокопание и спи. Как там у французов: J'y suis, J'y reste?[15]
С этой мыслью я уснул.
– Виталий, ты не спишь? – услышал я сквозь дрёму голос Дмитриева.
– Сплю, сплю. Отвяжись, не слышишь, даже храплю.
– Ладно меня разыгрывать. Лучше скажи, что ты решил. Я вот твёрдо решил остаться ещё на год. Может быть, и ты составишь мне компанию? Вместе веселей будет. А если и Зяму уговорим – вообще блеск.
– Думаю, Зяма не согласится, – сказал я с сомнением в голосе. – Он ведь перед самым вылетом на льдину женился.
– Пожалуй, ты прав. Нам, холостякам, что? Перебьёмся. А ему свою жёнушку ещё целый год не видеть.
Дмитриев замолк, да и я, сморённый усталостью и умственными упражнениями, тоже задремал.
Едва поднявшись с постели, мы отправились в палатку к Сомову. У самого входа нас догнал Гудкович. Судя по его утомлённому лицу, он всю ночь так и не заснул, мучаясь сомнениями.
– Ай да Зямочка! – воскликнул радостно Дмитриев. – Ну, молодец. Теперь нам никакие трудности не страшны! – И, сдержав обуревавшие его чувства, запел, чуть перефразировав известную песню: «Три танкиста, три весёлых друга, экипаж палатки боевой».
Мы ввалились в гидрологическую палатку. Сомов поднял на нас усталые от ночного дежурства глаза и негромко сказал:
– Как я понимаю, вы все втроём решили остаться для продолжения дрейфа. Молодцы! Скажу честно, именно на вас я рассчитывал. – Он помолчал немного и добавил: – Надеюсь, своё решение вы обдумали самым серьёзным образом. Ведь нелегко придётся.
– Обдумали, Михал Михалыч, всё тщательно обсудили, – уверенно сказал Дмитриев. – Можете на нас положиться.
Через два часа в Москву ушла срочная радиограмма: «Продление дрейфа единодушно одобрено коллективом станции. Продолжение дрейфа дали согласие Волович, Гудкович, Дмитриев. Наши координаты на 9 декабря 80˚30' северной широты и 196˚54' западной долготы[16]».
Сбросив с плеч тяжкий груз сомнений, мы разбрелись по рабочим местам: Гудкович на метеоплощадку «за погодой», Дмитриев в гидрологическую палатку помогать Никитину, а я, передоверив готовить завтрак очередному вахтенному, отправился «делать науку»: изучать температурный режим в палатках, утеплённых в зависимости от предприимчивости и изобретательности их хозяев. Одни палатки сиротливо чернели, едва прикрытые снегом, другие были окружены монументальной стенкой из снежных кирпичей, третьи – закованы толстым панцирем обледеневшего снега, придававшим им вид фронтового блиндажа.
Палатку радистов окружала лишь невысокая снежная насыпь. Им, счастливцам, не приходилось страдать от холода. Газовую плитку им вполне заменял движок, который, помимо основной функции – снабжения передатчиков электроэнергией, – излучал столько тепла, что его хватило бы ещё на пару палаток. Закончив обход, я решил осуществить свою давнишнюю мечту: построить эскимосское иглу, воспетое полярными корифеями Амундсеном, Расмуссеном[17], Стефанссоном[18]. Благо количество материала, предоставленного в моё распоряжение матушкой-природой, не могло присниться ни одному строителю. Да и материал какой – лёгкий, плотный, легко поддающийся обработке простой пилой-ножовкой, и, главное, воздух, заполняющий пространство между снежными кристаллами, составляющий до 90 % его веса, превращает снег в отличный теплоизолятор. Недаром он столь любим эскимосами, возводящими из него великолепные куполообразные жилища – иглу. Кнуд Расмуссен, изучавший в течение многих лет жизнь эскимосов на Великом санном пути от Гудзонова залива до Аляски, открыл, что порой эти снежные дома составляли целые архитектурные ансамбли.
Но моё желание построить иглу имело ещё одну, тайную причину. В дневниках полярных путешественников я вычитал, что главным врагом был не только мороз. У него был верный союзник – ветер. Даже небольшое движение воздуха значительно усиливало охлаждающее действие низких температур на человека. В библио- теке имени В.И. Ленина я разыскал статью соратника адмирала Бэрда во время экспедиции в Антарктиду, метеоролога Сейпла. Оказывается, он специально изучал проблему взаимодействия холода и ветра и даже составил целую таблицу, которую назвал ветро-холодовой. Почему-то у нас её не учитывали тогда не только полярные исследователи, но даже городская метеорологическая служба. Так, если в штилевую погоду термометр показывает -5˚, то при ветре 10 метров в секунду его охлаждающее действие соответствует -23˚, при -30˚ равняется -58˚, а при -40˚ достигает -80˚. Вот этот ветро-холодовой индекс и натолкнул меня на мысль научиться строить надёжное снежное убежище, защищающее от ветра и холода. А вдруг понадобится, чем чёрт не шутит? При этой мысли я сам себе сказал вслух «типун тебе на язык» и сплюнул через левое плечо.
И вот наконец я решился, благо уже несколько дней погода была безветренная, поставил на плитку бак с борщом, разложил на большой чугунной сковороде антрекоты для оттаивания и присел за стол, открыв «Путешествие на «Йоа». Затем накинул на плечи свою потемневшую от кухонной копоти «француженку», вооружился лопатой, пилой-ножовкой и лампой «летучая мышь» и отправился реализовывать свою «грандиозную» идею. В соответствии с указаниями Амундсена перво-наперво надо было отыскать подходящее место для строительства – площадку с плотным снежным покровом и достаточно ровную. Мне повезло. Вскоре я обнаружил такое место неподалёку от продуктового склада. Снег на ней был настолько плотен, что на нём не отпечатывались следы моих унтов.
Ночь была лунной, и я решил обойтись без дополнительного осве-щения, чтобы не привлекать к себе внимания любопытных. Прежде
