я очень рассердился и написал кляузу (как это называет мой старомодный знакомый индиец, почтенный врач) главному констеблю, требуя извинений от полицейского начальника, у которого нашлось время на то, чтобы выбранить мою жену, зато не нашлось времени на то, чтобы поймать поджигателей (заодно я потребовал, чтобы ему сделали выговор). Как часто бывает, леность или другие дела победили мою ярость, и я не стал отправлять это послание. Разумеется, не стоит писать письма в состоянии гнева, но ведь частенько после того, как гнев рассеется, письмо так и остается ненаписанным.
Впрочем, однажды я напечатал в газете, издаваемой большим тиражом, статью об инертности полиции. Она побудила главного констебля одного из отдаленных полицейских управлений написать ответ. Он отмечал, что «обработка» ареста занимает в наше время четыре часа, то есть половину смены полицейского, а я ведь вряд ли захочу, чтобы полицейские не патрулировали улицы, переключившись на заполнение бумаг. Полагаю, эта послеарестная процедура по-прежнему неуклонно удлиняется.
Крайне пораженческий тон этого письма был очевиден. Главный констебль словно бы принимал длительность выполнения административных полицейских задач как нечто само собой разумеющееся, будто это какое-то фундаментальное свойство Вселенной, которое невозможно изменить, как нельзя изменить закон всемирного тяготения. Конечно, я вполне сознаю, как трудно урезать какую-нибудь административную процедуру после того, как она внедрена. (Я даже предположил, что существует закон административной деятельности: как только ее объем достигает определенного критического уровня, все попытки сократить его лишь приводят к обратному результату.) Тем не менее удручало то, что высокопоставленный полицейский чин считает поимку преступников напрасной тратой времени.
Административные процедуры, на которые уходит столько рабочих часов у сотрудников всех нынешних государственных служб, являются и средством создания рабочих мест, и методом уклонения от работы: получается диалектическое единство противоположностей (как это называли адепты диалектического материализма). Такие процедуры требуют расхода времени и усилий, мешая или вовсе не позволяя всей этой организации достичь ее формальной цели.
Впрочем, иногда эту инертность полиции способен преодолеть кто-то из числа решительно настроенных граждан — таких, как одна из наших ближайших соседок по жилому району Бирмингема, полному викторианских домов. Когда-то эта женщина преподавала в университете, теперь же она на пенсии.
Наш район внезапно наводнили проститутки (или «секс-работницы», как их теперь именуют в медицинских журналах; термин для обозначения сутенеров пока не выбрали: может быть, «посредники при оказании краткосрочных сексуальных услуг»?). Каждый вечер они прикатывали на автобусах из другого города. Облаченные в дешевенькие, тоненькие, но броские наряды, они зачастую были отнюдь не первой молодости, однако поддерживали стройность при помощи диеты из сигарет и кокаина. Вблизи вид у них был потасканный и изможденный, но уличное освещение (весьма старомодные фонари) было снисходительно к их внешности. К числу их клиентов (или как там их теперь положено называть) принадлежали в основном коммивояжеры, останавливающиеся в ближайших гостиницах. Сексуальные отношения имели место где-нибудь на заднем сиденье машины или в нише церковной стены, а поутру наши розовые кусты порой оказывались украшены использованными презервативами.
Эти противозачаточные средства бесплатно раздавались проституткам муниципалитетом — из белого фургона, медленно разъезжавшего по нашему району (словно клиент, высматривающий «ночную фею» на своем авто), ища, где бы предотвратить потенциальный вред. Фургон также развозил проституткам кофе и закуски — чтобы помочь им в работе. Несомненно, в своей легкой «рабочей одежде» они сильно ощущали холод в суровую погоду. С точки зрения их бизнеса зима, с ее короткими днями и ранним наступлением темноты, являлась самым прибыльным временем года.
Наша соседка, словно бы сошедшая со страниц романа Барбары Пим[29], как выяснилось, обладает железным хребтом и стальным взором. Она не стала фаталистически смиряться с возникшей ситуацией — в отличие от большинства из нас. В свои семьдесят с лишним она сколотила из местных домовладельцев своего рода патруль бдительных гражданских активистов, записывавших номера машин клиентов этих дамочек. Такая практика оказывала негативное воздействие на бизнес, и однажды координатор кратких сексуальных контактов с угрожающим видом уселся в свою машину в качестве противовеса активистам. Полагаю, он знал, кто его реальный враг, и, когда наша соседка приблизилась к его машине, он вытащил пистолет. Однако на нее это не произвело никакого впечатления.
— Не будьте идиотом, — призвала она. — Уберите эту штуку.
Он повиновался — и ретировался, признав поражение. Он явно не планировал садиться в тюрьму за убийство.
Но моя соседка не стала почивать на лаврах. Теперь она взялась за полицию. Она отправилась в ближайший участок, дабы пожаловаться на то, что тамошние полицейские ничего не предпринимают, чтобы очистить улицы от проституток. Начальник полицейского участка ответил, что эти «девочки» и без того жертвы, так что он не собирается ухудшать или осложнять им жизнь. Но это, опять-таки, не впечатлило мою соседку. Положив ладонь на его стол, она отчеканила: «Это противозаконно».
Полицейский начальник сразу же понял, что перед ним грозный и опасный противник, который не примет бездействия полиции. У карьеристов имеется одно хорошее качество (или по крайней мере качество, которое можно обратить на пользу благому делу): они умеют чутко, почти инстинктивно выявлять серьезных оппонентов, которые способны навредить им. «Девочек» (как он их называл) его ребята быстро изгнали в район, где их присутствие едва ли заметили бы (а если бы и заметили, отнеслись бы к нему без особой неприязни).
Я многое понял, общаясь с бюрократическими структурами от имени моих пациентов, которые не слишком хорошо умели излагать свои мысли и поэтому реагировали на чиновничьи рогатки либо молчанием, либо насилием (промежуточных вариантов почти не наблюдалось). Они не знали, как написать письмо и какому чиновнику его направить. Что же касается телефонных звонков, то чиновники всегда могли откреститься от них: первой линией обороны в их борьбе за то, чтобы ничего не делать, было отрицание того, что они вообще что-то знают о человеке, звонящем им во второй, третий или сотый раз.
Поэтому неудивительно, что когда чиновники в своих чиновничьих учреждениях все-таки вынуждены были сталкиваться лицом к лицу с представителями своей общественности (в каком-то смысле — своими вассалами), то часто отгораживались от них экраном из ударопрочного, а порой даже пуленепробиваемого стекла. (Даже тюремные свидания проходили в условиях более близкого личного контакта.) Именно поэтому я в таких случаях никогда не общался с кем-то
ниже самого высокого административного уровня и всегда, действуя в интересах своих пациентов, ясно давал понять, что не отступлюсь, пока не будет сделано то, чего они хотят (или то, что им нужно). Этот метод оказался действенным — во всяком случае для моих пациентов. Но
