проныры с гладкими выступами его поношенных ботинок, а уклончивые и подхалимские речи этого инсинуатора, – с юлящими извивами длинного туловища, когда змей уползает прочь в пыли и прахе.
Он был выведен из этого тягостного раздумья сердечным хлопком по плечу, сопровождаемым клубами табачного дыма, из которого донеслись звуки ангельского голоса:
– Даю пенни за ваши мысли, дружище!
Глава 24. Филантроп старается обратить мизантропа в свою веру, но лишь доказывает его неправоту
– Руки прочь! – вскричал миссуриец, невольно прикрыв свое уныние щитом недружелюбия.
– Руки прочь? – такой лозунг не годится для нашей ярмарки. Любому человеку с утонченным вкусом нравится прикосновение хорошо выделанной ткани, особенно если он носит ее.
– И кем вы изволите быть, человек с утонченным вкусом? Вы из Бразилии, не так ли? Перья тукана, не так ли? Изящные перья на несъедобном мясе.
Это недружелюбное замечание относилось к экстравагантному, цветастому и даже птицеподобному одеянию незнакомца, – не ханжескому, а весьма вольному, которое, даже для либеральных взглядов обитателей Миссисипи, менее критично настроенных, чем миссуриец, показалось бы не менее необычным, чем его собственный пиджак с длинным начесом и енотовая шапка. Иными словами, незнакомец был облачен в наряд, изобиловавший различными оттенками, среди которых преобладала кошениль, в смешанном стиле с участием шотландского пледа, восточного халата и французской блузы, из плиссированных складок которой на груди выглядывала цветастая рубашка для регаты. Что касается остального, то широкие белые штаны развевались над каштановыми шлепанцами, а стильная пурпурная тюбетейка увенчивала его макушку. Иными словами, это был король братства беспечных путешественников. Несмотря на гротескный вид, ничто в его облачении не выглядело наспех приобретенным или неудобным; везде присутствовала небрежная поношенность. Его дружелюбная рука, небрежно положенная на плечо недружелюбного миссурийца, теперь была на моряцкий манер засунута за широкий индийский пояс, удерживавший франтоватый наряд; в другой руке он держал нюрнбергскую трубку с длинным и блестящим вишневым черенком и большой фарфоровой чашечкой, в довольно вычурной манере разрисованной миниатюрными гербами разных стран. После долгого употребления сгорающий табак окрасил внутреннюю часть и ободок чашки в насыщенный розовый цвет, словно некий внутренний дух постепенно выходил наружу. Но вся эта розовая красота не произвела ни малейшего впечатления на миссурийца, который подождал, пока не уляжется суматоха, связанная с отплытием, а затем продолжил:
– Послушайте, – насмешливо поглядывая на пояс и тюбетейку, – вам приходилось видеть синьора Марцетти в его африканской пантомиме?
– Нет. Он хороший актер?
– Превосходный; изображает умную обезьяну, пока не становится ею. С какой непринужденностью существо, наделенное бессмертным духом, может превращаться в обезьяну! Но где ваш хвост? В своей обезьяньей пантомиме Марцетти не лицемерит и гордо выставляет эту принадлежность.
Незнакомец, удобно прислонившись к перилам, вытянув ноги перед собой и скрестив щиколотки, так что носок одного шлепанца вертикально упирался в палубу, сделал длинную затяжку и с безразличным, даже скучающим видом выпустил клуб дыма. Его манера держаться выдавала более или менее искушенного светского человека, который, в истинно христианском духе, не спешил реагировать на оскорбления бурной обидой. Подвинувшись к миссурийцу и продолжая попыхивать трубкой, он снова положил руку на волосатое медвежье плечо и с мягкой настойчивостью, но дружелюбно произнес:
– Беспристрастный наблюдатель едва ли усомнился бы в том, что в ваших речах достаточно fortiter in re, но я откровенно сомневаюсь, что это компенсируется suaviter in modo.[144] Дружище, – блеснув глазами на собеседника, – какую обиду я вам причинил, что вы так нелюбезно отвечаете на мое приветствие?
– Руки прочь, – снова стряхивая с себя протянутую руку, – во имя великого шимпанзе, по чьему подобию созданы вы, Марцетти и все остальные болтуны, – кто вы такой?
– Католик и космополит. Будучи таковым, я не привязываю себя к одному портному или учителю, но объединяю в своем сердце, как и в костюме, изысканность и доблесть людей, живущих под разными светилами. Мои странствия по миру не суетны и не случайны; они воспитывают братское и связующее чувство общности. Ты разговариваешь со всеми. Добросердечный и радушный, ты не довольствуешься размеренным подходом. И, хотя мне действительно приходилось сталкиваться с недружелюбием и враждебностью, истинный гражданин мира все равно руководствуется принципом отвечать добром на зло. Скажите, дружище, чем я могу быть вам полезен?
– Избавив меня из вашего общества, мистер попугай-космополит, и отправившись в дебри Лунных гор.[145] Прочь с глаз моих!
– Значит, человеческий вид настолько противен вам? Рискую показаться глупцом, но я люблю человечность во всех ее проявлениях. Поданное по-польски, по-мавритански, по-французски или по-американски, это доброе блюдо неизменно восхищает меня. Или, лучше сказать, человечность – это вино, которое я не устаю пробовать и сравнивать. Поэтому я могу уподобить себя космополитическому гурману или сравнить себя с со знатоком вин из королевских подвалов Лондона[146]; я путешествую из Тегерана в Натчиточес[147] и дегустирую разные народы любых винтажей, причмокивая губами над отдельными людьми. Но, поскольку есть такие трезвенники, которые испытывают отвращение даже к амонтильядо, полагаю, есть и такие воздержанные души, которых не радуют даже лучшие фирменные марки человечности. Прошу прощения, дружище, но мне сдается, что вы ведете одинокую жизнь.
– Одинокую? – глядя на собеседника, как на прорицателя.
– Да. В одинокой жизни человек незаметно для себя становится чудаковатым, – например, разговаривает сам с собой.
– Вы подслушивали, да?
– Человека, который беседует сам с собой в толпе, трудно не услышать, и в том нет вины слушателя.
– Значит, вы подслушивали.
– Пусть будет так.
– Вы признаете, что любите подслушивать других людей?
– Признаю, что когда вы бормотали себе под нос, пока я проходил мимо, я услышал два-три слова, как раньше услышал часть вашего разговора с агентом из бюро по найму, – кстати, весьма разумного человека, в многом разделяющего мой образ мыслей, хотя ради своего же блага он мог бы заимствовать мой стиль одежды. Жаль видеть, как человек с такими превосходными мыслительными способностями вынужден прятать свою свечу под сосудом невзрачного костюма…[148] Судя по тому малому, что я услышал, я сказал себе: «Вот человек, выставляющий себя в невыгодном свете, потому что он мало ценит свои способности». Каковая болезнь, по моему опыту, – прошу прощения, – проистекает от определенной низости, если не подавленности духа, неотделимой от бедности. Поверьте, такие люди предпочитают смешиваться с остальными и поступать, как все. Это прискорбно, так как удерживает человека от жизненных радостей. Жизнь – это костюмированный пикник, где человек должен играть свою роль, выбирать свой персонаж и быть готовым в разумной мере изображать дурака. Если вы приходите в простецкой одежде и со скорбно вытянутым лицом, то лишь причиняете
