на курьих ножках в темном лесу у железнодорожного полотна. А вокруг жила Русь, дремотная, древняя со страшными вурдалаками в зловонных лесах, болотах, с голодными волками на осенних полевых пустошах. Живет, ну и пусть себе живет.
И думал он, что все его забыли, и эта дума порой рождала в нем ненависть даже к своим, к далекой Пруссии.
«Как же это случилось, что о нем позабыли? Ради чего стоило рисковать своей военной карьерой, любимой женщиной? Ведь он заживо похоронил себя здесь, в этой глуши, его считают без вести пропавшим и ничего не ведают о его судьбе.»
В начале жизни на полустанке к нему еще приходили радужные сны: он видел себя молодым офицером в просторном светлом фамильном доме. Этот сон несколько раз возвращался, но постепенно исчез. Потом он видел себя на выпуске в кавалерийском училище, когда давал присягу на верность кайзеру и великой Германии. После этого он просыпался радостный, возбужденный и старался удержать в памяти такие сновидения.
Но с годами эти сны становились все реже и реже, молодость уходила все дальше, наступал тот рубеж, когда надежд на счастье остается все меньше. И вдруг — эта война. Оказывается, он нужен Германии. Значит, не напрасны были все превратности судьбы.
Так почему же сегодня в ночном лесу его обуял страх? Он медленно шел к своей будке, прислушиваясь ко всему вокруг, сжимая крепко теплую рукоять нагана.
Небо начинало бледнеть. На поляне, куда его выводила тропинка, уже смутно высвечивались лужицы. Перед тем, как появиться на открытом месте, Ефим остановился и зорко огляделся. Боязнь... Откуда эта боязнь? Может быть, потому, что он опять теперь при «деле», вновь помогает своей Германии?
Поднявшись на крыльцо, он долго дрожащими руками не мог попасть ключом в отверстие замка на двери. Петли ржаво заскрипели. В лицо из коридора пахнуло домашней теплотой. Не спеша сбросил с себя грязные сапоги, скинул влажную фуфайку, брюки и, облегченно вздохнув, растянулся на кровати, засунув револьвер под подушку. Заснул сразу, и сколько спал — не помнил.
Разбудил его настойчивый стук в дверь. Он испуганно вскочил с постели, ничего не понимая. Стучали властно, размеренно.
— Слышу, слышу... Кого еще там нелегкая принесла в такую рань...
— Свои, открывай, хозяин, — донесся басовитый голос.
— У нас все свои, — проворчал уже спокойнее Ефим, — только ненароком и чужие заглянуть могут, время такое...
Он неторопливо скинул крючок с пробоя, медлил открывать. Откуда пожаловали эти нежданные гости? Потом, зябко вздрагивая, резко распахнул дверь и прислонился к стене, пропуская в темный коридорчик незнакомцев. Резкий свет фонарика больно ударил в глаза. Игнат и Хайкин тотчас встали по бокам Ефима, стараясь предупредить каждое его подозрительное движение.
— Вы Ефим Ватуля? — спросил сурово Николай.
— Он самый.
— В будке кто-нибудь еще есть?
— Никого, кроме кота Гарпуна. Живу, как перст, один.
— Вот и хорошо, ведите в свою хату.
«Это облава, — обожгла Ефима мысль, — неужели напали на след нахтигалевцев?»
— Вот мои хоромы, — стараясь казаться как можно спокойнее, проговорил он, распахивая дверь.
— Садитесь! — приказал Николай. — Отвечайте на вопросы!
Он запомнил словесный портрет Ватули из донесения Буряка и теперь, глядя на этого человека, не сомневался, что перед ним тот, кого разыскивают органы, злобный и опасный враг.
— Мы — оперативная группа НКВД, — заговорил спокойно Николай, — призванная охранять тыл. Скажите, гражданин Ватуля, вы за последние дни на своем участке никаких подозрительных людей не встречали?
— Я много встречал в эти дни разных людей, а кто их поймет, свои или чужие. Полустанок на бойком месте. Праведного от грешного в эти беспокойные дни трудно отличить... — Ефим из-под насупленных бровей взглянул на Николая и тотчас опустил глаза.
— Хайкин, осмотрите комнату!
Яков словно чувствовал, с чего начинать осмотр, подошел к кровати и, откинув подушку, сразу увидел наган.
— Товарищ старший сержант, вот и пушечка лежит, — он взял наган в руки и, раскручивая барабан, высыпал на ладонь патроны, — в полной боевой готовности. Видно, хозяин здорово бережет свою жизнь, если заряженный наган держит наготове рядом с собой.
Николай взял револьвер в руки, положил на стол.
— Ваше оружие?
— Если я скажу, что не мое, все равно не поверите, — пробасил со злостью Ефим. — Так держу, на случай самообороны. Еще в тридцатых годах случайно приобрел, но ни разу из него не выстрелил: нужды не было. Продал мне его прохожий за три буханки хлеба. Возьми, говорит, не прогадаешь, в лесу ведь живешь, где всякого зверья полно. Ну, и послушался я его совета.
— Почему не сдали в милицию? Вы ведь знаете, что за хранение оружия, особенно в военное время, вам грозит тюремное заключение.
— Хотел было сдать, да побоялся. Знал, что в милиции начнутся спросы да расспросы...
Ватуля замолчал и, услышав за окном хруст гравия, понял: будка окружена чекистами, и вырваться невозможно. Что ж, решил он, будем разыгрывать простачка, ничего не знающего, ничего не ведающего. Может быть, все ограничится допросом. Ведь не могут же они его арестовать, не согласовав с железнодорожным начальством. Как же может участок остаться без надзора, да еще в такое время... Так успокаивал себя Ватуля.
Но резкий телефонный звонок прервал его размышления. Он быстро вскочил с места, кинулся к аппарату.
— Сидите! — резко приказал Середа и сам взял трубку. — Слушаю.
— Кто у телефона? — спросили на другом конце провода.
Николай обрадовался, услышав знакомый голос Буряка.
— Старший сержант Середа, товарищ капитан.
— Здравствуйте, старший сержант. Доложите, как прошла операция.
— Все в порядке. Путевой обходчик Ватуля задержан и находится под охраной.
— Обошлось без потерь?
— Так точно.
— Так, от лица службы выношу благодарность! — Николай почувствовал в голосе капитана веселые нотки. — Ватулю возьмите под строжайшую охрану. Сейчас выезжаем к вам из Нежина на дрезине. Ждите.
Поеживаясь от утреннего холодка, Михаил и Хайкин стали разводить костер в конце огорода, у леса. В заброшенном сарайчике нашлись старые сухие доски, куски толя. Семенко притащил из прошлогодней копны охапку слежавшегося сена. Вспыхнула спичка. Огонь забился, затанцевал, обдал теплом лица друзей. Влажные гимнастерки вскоре задымились паром. Михаил завернул самокрутку, прикурил от горящей веточки. Семенко с Хайкиным притянули к костру от прясла полусухое бревно, уселись на нем и тоже задымили цигарками.
Лес оживал, наполнялся голосами птиц. Есть
