– А попросил бы, может, и сказала бы; может, и сказала бы! –восторженно повторила она. – Почему не попросишь? Попроси, попроси меняхорошенько, Шатушка, может, я тебе и скажу; умоли меня, Шатушка, так чтоб ясама согласилась… Шатушка, Шатушка!
Но Шатушка молчал; с минуту продолжалось общее молчание.Слезы тихо текли по ее набеленным щекам; она сидела, забыв свои обе руки наплечах Шатова, но уже не смотря на него.
– Э, что мне до тебя, да и грех, – поднялся вдруг со скамьиШатов. – Привстаньте-ка! – сердито дернул он из-под меня скамью и, взяв,поставил ее на прежнее место.
– Придет, так чтоб не догадался; а нам пора.
– Ах, ты всё про лакея моего! – засмеялась вдруг МарьяТимофеевна. – Боишься! Ну, прощайте, добрые гости; а послушай одну минутку, чтоя скажу. Давеча пришел это сюда этот Нилыч с Филипповым, с хозяином, рыжаябородища, а мой-то на ту пору на меня налетел. Как хозяин-то схватит его, какдернет по комнате, а мой-то кричит: «Не виноват, за чужую вину терплю!» Так,веришь ли, все мы как были, так и покатились со смеху…
– Эх, Тимофевна, да ведь это я был заместо рыжей-то бороды,ведь это я его давеча за волосы от тебя отволок; а хозяин к вам третьего дняприходил браниться с вами, ты и смешала.
– Постой, ведь и в самом деле смешала, может, и ты. Ну, чегоспорить о пустяках; не всё ли ему равно, кто его оттаскает, – засмеялась она.
– Пойдемте, – вдруг дернул меня Шатов, – ворота заскрипели;застанет нас, изобьет ее.
И не успели мы еще взбежать на лестницу, как раздался вворотах пьяный крик и посыпались ругательства. Шатов, впустив меня к себе,запер дверь на замок.
– Посидеть вам придется с минуту, если не хотите истории.Вишь, кричит как поросенок, должно быть, опять за порог зацепился; каждый-тораз растянется.
Без истории, однако, не обошлось.
VI
Шатов стоял у запертой своей двери и прислушивался налестницу; вдруг отскочил.
– Сюда идет, я так и знал! – яростно прошептал он. –Пожалуй, до полночи теперь не отвяжется.
Раздалось несколько сильных ударов кулаком в двери.
– Шатов, Шатов, отопри! – завопил капитан, – Шатов, друг!..
Я пришел к тебе с приветом,
Р-рассказать, что солнце встало,
Что оно гор-р-рьячим светом
По… лесам… затр-р-репетало.
Рассказать тебе, что я проснулся, черт тебя дери,
Весь пр-р-роснулся под… ветвями…
Точно под розгами, ха-ха!
Каждая птичка… просит жажды.
Рассказать, что пить я буду,
Пить… не знаю, пить что буду.
Ну, да и черт побери с глупым любопытством! Шатов, понимаешьли ты, как хорошо жить на свете!
– Не отвечайте, – шепнул мне опять Шатов.
– Отвори же! Понимаешь ли ты, что есть нечто высшее, чемдрака… между человечеством; есть минуты блага-а-родного лица… Шатов, я добр; япрощу тебя… Шатов, к черту прокламации, а?
Молчание.
– Понимаешь ли ты, осел, что я влюблен, я фрак купил,посмотри, фрак любви, пятнадцать целковых; капитанская любовь требует светскихприличий… Отвори! – дико заревел он вдруг и неистово застучал опять кулаками.
– Убирайся к черту! – заревел вдруг и Шатов.
– Р-р-раб! Раб крепостной, и сестра твоя раба и рабыня…вор-ровка!
– А ты свою сестру продал.
– Врешь! Терплю напраслину, когда могу одним объяснением…понимаешь ли, кто она такова?
– Кто? – с любопытством подошел вдруг к дверям Шатов.
– Да ты понимаешь ли?
– Да уж пойму, ты скажи, кто?
– Я смею сказать! Я всегда всё смею в публике сказать!..
– Ну, навряд смеешь, – поддразнил Шатов и кивнул мнеголовой, чтоб я слушал.
– Не смею?
– По-моему, не смеешь.
– Не смею?
– Да ты говори, если барских розог не боишься… Ты ведь трус,а еще капитан!
– Я… я… она… она есть… – залепетал капитан дрожащим,взволнованным голосом.
– Ну? – подставил ухо Шатов.
Наступило молчание по крайней мере на полминуты.
– Па-а-адлец! – раздалось наконец за дверью, и капитанбыстро отретировался вниз, пыхтя как самовар, с шумом оступаясь на каждойступени.
– Нет, он хитер, и пьяный не проговорится, – отошел от двериШатов.
– Что же это такое? – спросил я.
Шатов махнул рукой, отпер дверь и стал опять слушать налестницу; долго слушал, даже сошел вниз потихоньку несколько ступеней. Наконецворотился.
– Не слыхать ничего, не дрался; значит, прямо повалилсядрыхнуть. Вам пора идти.
– Послушайте, Шатов, что же мне теперь заключить изо всегоэтого?
– Э, заключайте что хотите! – ответил он усталым ибрезгливым голосом и сел за свой письменный стол.
Я ушел. Одна невероятная мысль всё более и более укрепляласьв моем воображении. С тоской думал я о завтрашнем дне…
VII
Этот «завтрашний день», то есть то самое воскресенье, вкоторое должна была уже безвозвратно решиться участь Степана Трофимовича, былодним из знаменательнейших дней в моей хронике. Это был день неожиданностей,день развязок прежнего и завязок нового, резких разъяснений и еще пущейпутаницы. Утром, как уже известно читателю, я обязан был сопровождать моегодруга к Варваре Петровне, по ее собственному назначению, а в три часа пополудния уже должен был быть у Лизаветы Николаевны, чтобы рассказать ей – я сам не знало чем, и способствовать ей – сам не знал в чем. И между тем всё разрешилосьтак, как никто бы не предположил. Одним словом, это был день удивительносошедшихся случайностей.
Началось с того, что мы со Степаном Трофимовичем, явившись кВарваре Петровне ровно в двенадцать часов, как она назначила, не застали еедома; она еще не возвращалась от обедни. Бедный друг мой был так настроен, или,лучше сказать, так расстроен, что это обстоятельство тотчас же сразило его:почти в бессилии опустился он на кресло в гостиной. Я предложил ему стаканводы; но, несмотря на бледность свою и даже на дрожь в руках, он с достоинствомотказался. Кстати, костюм его отличался на этот раз необыкновенноюизысканностию: почти бальное, батистовое с вышивкой белье, белый галстук, новаяшляпа в руках, свежие соломенного цвета перчатки и даже, чуть-чуть, духи.Только что мы уселись, вошел Шатов, введенный камердинером, ясное дело, тоже поофициальному приглашению. Степан Трофимович привстал было протянуть ему руку,но Шатов, посмотрев на нас обоих внимательно, поворотил в угол, уселся там идаже не кивнул нам головой. Степан Трофимович опять испуганно поглядел на меня.
