люди шепчутся:
— Вот он, фонтан Бахчисарайский!
Этот и есть? И Пушкин про него целую поэму написал? Да, неважно тогда обстояло дело с фонтанами. У нас, на Театральной площади, — куда! В три яруса бьет, а вечером подсвечивается разными цветами.
Поздно уже к себе вернулись. А на другой день снова поездка назначена. До крику дошло. И все напрасно.
Так четыре дня промытарились. К вечеру в какой-то парк попали, уж и не помню, где. В кино билетов не достали, катер — через полтора часа. Сели перед открытой сценой. Там стол устанавливают, и ящик такой высокий, чтоб за ним человек говорил. Народ собирается, толкуют, что лекция будет. Лекция так лекция — мне уже все равно было, лишь бы ноги вытянуть да чтоб в глазах ничего не мельтешило. И чтоб можно было подумать.
Только маме это почему-то не нравится. Сейчас же начала:
— С ним разговаривают, а у него глаза в космосе... И какими это мировыми проблемами ты занят, хотелось бы знать?!.
Я и вправду никогда столько не думал, как в последнее время. О разном. Больше — о людях. Каково тем, у кого ноги нет или руки? Или таким, что ничего не слышат? Ни моря, ни ветра? Или таким, как Гэля?.. Как им жить? Один раз она берет в руки лист кувшинки и говорит: «Оранжевый!» А он зеленый, конечно. «Почему это?» — думаю. И вспомнил: рыбки! Они гладкие, холодные, и лист такой же. Вот как она понимает... Или объясняла мне: «Улитка низкая, а лебедь высокий!» И все... А скажи ей: «Лебедь красивый!» Надо же объяснить. А как? И так будет жить человек всю жизнь, не зная, что такое красивый. Ну, читать ее учат, по выпуклым буквам. Но много ли таких книг? И вот, как подумаешь, на душе делается, будто ты в чем-то виноват. И ты, и все люди у кого все целое, не больное...
Я вспомнил: ящерица. Схватишь ее — хвост в руке остается. А потом вырастает новый. Вот если бы у человека так!.. Изучить это надо. Добиться. Ведь узнали же люди, что надо оспу прививать. Или уколы — от брюшного тифа. Надо только как следует взяться — ну, зубы стиснув, не отступая...
Я так раздумался, что не заметил, как человек взобрался на сцену и встал за высоким ящиком. И вдруг подтолкнул меня знакомый голос.
— ...несколько отступлю от намеченной темы лекции...
Это был дядя Костя — вот дела! В костюме, с галстуком, солидный, будто директор школы. Я даже съежился, вспомнив про нашу с Гэлькой оплошку. Но он, конечно, не видел меня, а стоял себе и читал лекцию, как всякий ученый. Пока все это сообразилось, дядя Костя уже много кой-чего наговорил. Я начал слушать вот с каких слов:
— ...сотни неизвестных прежде алкалоидоносных, гликозидосодержащих, ароматических и других фармакологически активных растений... Из них получены вещества, понижающие кровяное давление, способствующие заживлению ран, успокаивающие нервную систему...
Слова все были такие длинные, сонные, — я зевнул и долго ничего не слушал, потом вдруг ухо опять поймало понятное:
— ...и даже в Японии. Японские матери присылают письма, в которых благодарят ученых нашей страны за чудодейственный препарат. Галантамин помог сотням детей избавиться от тяжелых последствий полиомиелита — детского паралича...
Оказывается, если слушать только голос лектора и ни о чем постороннем не думать, можно все, в общем-то, понять. Дядя Костя рассказывал о горах и пустынях Средней Азии. Там очень много растений, каких нигде больше нет. Климат там очень плохой. В горах бывает так: ночью цветы водяного лютика вмерзают в лед озерков, на которых они растут. А пригрело солнце — лед растаял, цветы снова живые. Растения там приспосабливаются к суровому климату. Чтобы не мерзнуть, жмутся к земле, прячутся в трещинах, за камнями. Или растут плотными подушками, согревая друг друга. Листья у них опушенные, мохнатые. А в пустыне, где жарко, наоборот — узкие, чтобы испарять поменьше воды. А есть такие, что выделяют испарения эфирного масла. Этот пар можно зажечь, а само растение не сгорит. (Тут я сразу вспомнил, как дядя Костя поджигал «мохнатуса»! Вот тебе и чудеса!) И во многих растениях содержатся разные полезные вещества. Из одних делают лекарства. Из других добывают смолы, нужные для химической промышленности. Одним словом, наши горные растения такие же полезные, как те цветы и деревья, что растут в тропических лесах. Только они еще плохо изучены.
И тут я решил... Окончательно и бесповоротно решил: вырасту — поеду в эти горы. Залезу туда, куда никто еще не забирался. Дорогу спрошу у того пастуха старого... И сделаю открытие. Это будет необыкновенный цветок. Ростом с кукурузу, а сам цветок — не меньше магнолии крупноцветной. И ягоды дает такие, что съел — и отрезанная нога выросла, съел — и новые глаза вместо старых...
Лекция кончилась. Я хотел подойти к дяде Косте. А ноги не идут, и сердце так противно съежилось. Ведь я до сих пор не знал, как оно там получилось, с духами. Разные ведь люди бывают. Иной из-за мелочи голову оторвет. У меня был приятель Валерка, ну, тень моя, нитка от иголки. А сломал я лезвие у его ножичка карманного — дружба врозь.
* * *
На другой день мне смешно было: чего испугался? Не такой же дядя Костя. Я прямо тете Лене с мамой заявил, что мотаться по берегу толку нет, что лучше пойду я в сад, там есть девочка знакомая. Они хотели меня на высмешку взять, одним словом, тили-тили-тесто, жених и невеста... И пусть себе. Я-то знаю, зачем хожу.
Добрался до сада. Сторож как раз знакомый — дядя Охрим. Увидел меня и руками замахал — как ветряная мельница:
— Ну, хлопчик, вот хлопчик! А тут за тобой только и скучают. Ну, не соврать — раз пять сегодня спрашивали!
Я и стал, как прибитый. Вот тебе и ученый! Никак успокоиться не может. Ладно бы, целый флакон духов пропал. А то — полпробирки, да самодельных.
Вот некоторым ничего, когда их ругают. Выслушал — встряхнулся, словно из-под душа. А я так не могу. Когда отругают как следует, я потом целый день не опомнюсь. И самому кажется: не выйдет из меня не то что там космонавт, а даже обыкновенный бухгалтер — из бессовестного такого.
— Ну, иди, чего стоишь, — подтолкнул меня дядька, — заждалась небось, соскучила за тобой дивчинка слипенька, бесталанна...
Я-то
