позицию, — говорил австриец. — Конечно, я не могу заставить вас согласиться с ней. Я ничего не имею против священников. Это факт. Но среди них есть и такие, чья душа принадлежит не Богу, а императору. В таком случае они поступают не так, как это установлено Церковью, а так, как это нужно императору. Так, например, поступал святой Павел.
Беранже тут же начал жарко оспаривать это высказывание:
— Святой Павел говорил, что Иисус умер за наши грехи, он служил Богу, о каком императоре идет речь? А потом появился апостол Петр с розой и пятью собратьями одновременно.
— А что значит «роза» и как это понять «появился»? Вы о них так говорите, как если бы они существовали на самом деле, из крови и плоти.
— Но ведь так оно и было! Посмотрите на мои руки и ноги. Дух и тело неразделимы!
— У меня другая позиция. Я читал Евангелие от Луки, и его проповедование не совпадает с тем, что проповедовал Павел. Вы не можете это отрицать.
— А я и не отрицаю.
При всем своем любопытстве я не могла слышать всего, о чем они говорили, так как вынуждена была подавать, убирать со стола, постоянно возвращаясь на кухню. Потом я увидела, как загорелись глаза Беранже от жаркого спора и как австриец поднимается из-за стола со словами:
— Никогда не пытайся переспорить священника по вопросам Церкви. Никогда не цитируй столько. Я хорошо усвоил этот урок.
Беранже постукивал пальцами по столу:
— Христос сумел презреть тело и превратился в дух!
— Ага, и счастливо себе отправился на небо.
— Да, — осторожно продолжал Беранже, — скорее всего.
— Скорее всего?
— Вы утверждаете то, что прочли в книгах, но это было написано не Богом, а людьми.
— Согласен. А что, в таком случае, вы скажете о грехе?
— Но это же общее понятие.
— Иисус был рожден во плоти, мог ли он быть по-настоящему свободным от греха?
— Что за вопрос!
— Простите, святой отец, что утруждаю вас, но этот вопрос сильно заботит меня. Кто еще, как не вы, может мне дать на него ответ? Никто не может быть свободен от греха, находясь в теле, никто не может отделить душу от тела, значит, и у Христа были грехи, значит, и Церковь грешит, ведь ей же управляют люди!
— Вы не правы, — попытался возразить Беранже, — так бывает, но крайне редко. Вспомните о святых…
— Да уж, — перебил его мужчина, — только и осталось, что вспоминать. И что вспоминать? Христос был рожден в теле человеческом, жил с людьми во грехе, и потом вы говорите, что душа его покинула тело и отправилась на небеса? Как такое может быть? Это похоже на мифологию, наша жизнь построена на реальности. Как можно поверить в то, чего никто не видел?
— Иисус, как вы знаете, был рожден без греха. Святая Дева Мария была девственницей, это известно всем. Если вы хотите найти в Церкви грех, то тогда уж лучше посмотрите на Магдалину!
— Богатый комментарий. Возможно. — Австриец допил свое вино и кивнул. Казалось, спор был закончен. Я только собралась выйти к ним, чтобы забрать тарелки и помыть их, как гость снова начал:
— Святой Павел утверждает, что душа не может покинуть храм Господень, единожды туда попав.
— Это несправедливое замечание, — перебил его Беранже.
— Ну, пожалуйста, — улыбнулся гость лукаво, — дайте же мне закончить. Если мы принимаем факт, что Христос воскрес, умерев только телом, то куда тогда ушло его тело? Или кто-то его украл и принес к тому месту, где он спустился с небес и снова вошел в свое тело?
— Я не могу согласиться с неправильными выводами.
Австриец продолжал давить:
— Можете ли вы предположить, что тело могло быть украдено?
— Нет, с этим я не могу согласиться. Апостолы, проповедовавшие всю свою жизнь, никогда не говорили лжи. Я никогда не соглашусь с таким утверждением.
— Да, я полагаю, что не согласитесь. — Он так это произнес, что его недовольство я почувствовала даже на расстоянии.
Он сделала паузу. Потом снова заговорил:
— Простите меня, святой отец. У меня репутация бунтаря и спорщика. Вы сами можете убедиться, что так оно и есть. Не надо было мне заводить этот разговор. Я не смог удержаться от спора. Этот вопрос всегда меня занимал; кто еще может ответить на него столь подробно и правильно, как не вы. Простите, если можете. Простите, святой отец. Я вижу, я вас разозлил.
— Ну что вы, не стоит извиняться. — Беранже сразу успокоился, придя в свое обычное состояние. — Не забивайте себе голову ненужным чтением. Примите это как факт. Тот старый священник, должно быть, утратил свою веру, если утверждал подобные вещи. Такие люди становятся хороши для любой работы, но только не священника. Выкиньте его из головы.
Гость мрачно улыбнулся:
— Я приложу все усилия, чтобы последовать вашему совету. — Он опустил руку в карман и достал оттуда серебряный портсигар. Взял сигарету и предложил Беранже, но тот отказался. Закурив, он продолжал:
— Я человек слова, господин священник, я, бесспорно, не святоша, как я уже говорил, но все же надеюсь, что вы останетесь так же искренне со мной, как и раньше. Вещи, принадлежащие этому миру, интересуют меня. И у меня есть особый интерес к вашей церкви, и, несмотря на всю разницу между нами, скажите мне правду. Вот вам пять тысяч фунтов. Согласны ли вы принять их и выполнить условия нашей договоренности? — Он склонил голову и смотрел на Беранже исподлобья.
Меня это поразило. Они договорились о чем-то, чего я не могла предположить, и он не сказал мне, хотя говорил, что рассказывает мне все. Значит, правильно я чувствовала, что он что-то от меня скрывает. В этот самый момент Беранже повернулся ко мне и сказал:
— Мари, оставь нас, пожалуйста, одних.
Оскорбленная, я выполнила его просьбу. Позднее я увидела австрийца, и это был последний раз, когда я его видела, из окна кухни своего дома, спустя несколько часов, когда грязно-розовые облака уже закрывали солнце. Он шел в пиджаке, наброшенном на плечи, и насвистывал что-то, я не могла разобрать что из-за расстояния.
Я сразу же отправилась к Беранже.
— Ты их взял? — был мой первый вопрос. — Ты принял его предложение?
Я думала, что он проигнорировал просьбу этого австрийца и не взял денег. Мне казалось, что я знаю Беранже, и не могла даже представить себе, что может быть иначе.
— Мари, неужели ты не могла сообразить сама, что тебе следует уйти. Тебе нельзя было тут находиться, — ответил он мне со злостью.
— Но почему?
— Я не
