небесах.
Привезите деньги в Рим, и вы порядочные люди:
В Риме можно купить и продать добродетели и блаженство.
И право на будущие злодеяния продается в Риме.
Поэтому, безумные будут добры, разумные же плохи».
Рейхлин не мог предложить денег: он был беден. Он не обладал магической силой над сокровищами ханжеских женщин и над исповедниками, этими искусными кладоискателями. Но общественное сознание не было еще настолько развито, чтобы друзья Рейхлина со брали деньги, необходимые для покрытия судебных расходов; Рейхлину приходилось самому нести их. Но за то у Рейхлина не было недостатка в рекомендательных письмах от своих» друзей и покровителей. Император Максимилиан, виновник всей этой кутерьмы (ибо сначала он весьма милостиво отнесся к подлому Пфеферкорну и своей истерически-набожной сестре и лишь потом раскаялся в этом), часто защищал Рейхлина пред папой. Император писал: «он сознает, что кельнцы противозаконно и интригами хотели растянуть спор для того, чтобы погубить невинного, превосходного, ученого и стоящего вполне на почве христианского вероучения Рейхлина; все, что последний писал (в защиту еврейских писаний, произошло по его, императора, поручению с самыми лучшими и благочестивыми намерениями». Могущественный имперский министр, кардинал фон Гурк, также выступил пред папой в защиту Рейхлина; тоже сделали несколько князей, вюртембургский герцог, Ульрих, саксонский курфюрст, Фридрих Мудрый, который несколько лет спустя защитил Лютера и реформацию от тех же доминиканцев, маркграф баденский, который в начале заступился за евреев, магистр ордена немецких рыцарей, епископы Страсбурга, Констанца, Вормса, и Шпейера, еще 15 аббатов и 53 швабских города. Из этого папа мог усмотреть, насколько общественное мнение было против доминиканцев. И действительно, вь начале спор, как казалось, принял благоприятный оборот для Рейхлина, несмотря на шумное выступление и расточительность Гохстратена. Все усилия его и его единомышленников провести в комиссию вторым судьей кардинала Бернардино де Санта Кроце ни к чему не привели, благодаря стараниям рейхлинистов. Папа назначил вторым судьей другого покровителя Рейхлина, кардинала Пиетро Анконитани де Севзебио. Оба члена комиссии выпустили распоряжение о том, что никакой другой судья или корпорация не имеют право обсуждать и решать этот спор, покуда римский суд не опубликует своего постановления.
Но доминиканцы объявили войну общественному мнению, комиссии и папе. Кардинала Гриманиони старались скомпрометировать всяческими заподозриваниями и ругали его глупцом. О папе они отзывались как о школьнике, которого можно высечь, и угрожали: если он не вынесет решения в их пользу, то они откажут ему в послушании, отпадут от него и не остановятся пред расколом церкви; если Рейхлин выйдет снова победителем, то они соединятся с гуситами в Богемии против папы. Эта банда была настолько ослеплена жаждой мести, что, только из желания настоять па своем, она подкапывалась йод самый католицизм. Не пощадили они и самого императора и стали всячески поносить его, когда узнали о его заступничестве за Рейхлина.
Все свои надежды доминиканцы возлагали на отзыв парижского университета, матери всех европейских высших школ: если этот знаменитый богословский факультет проклянет сочинение Рейхлина и Талмуд, тогда сам папа не осмелится противоречить. Поэтому они и привели все рычаги в движение, чтобы добиться от Парижа благоприятного для них отзыва. Особенно усердствовал духовник французского короля, Людовика XII, Вильгельм Гакине Пти, склонявший короля произвести давление на богословский факультет в пользу доминиканцев. Политика, которая перессорила Францию и германского императора, тоже сыграла свою роль в этом споре. Так как германский император был за Рейхлина, то французский король стал на сторону доминиканцев. На этом примере видно, как пострадал авторитет папы даже в среде правоверных. Парижский богословский факультет не имел права касаться этого спора после того, как папская комиссия запретила всякому иному трибуналу выносить какие-либо постановления по этому вопросу. Тем не менее парижский богословский факультет продолжал самостоятельное исследование вопроса, содержит ли сочинение Рейхлина в пользу евреев и Талмуда ересь или не Но вынести какое-либо решение было совсем не легко, ибо Рейхлин и в Париже насчитывал много преданных друзей, в их числе королевского лейб-медика Копа, и греческого гуманиста Якова Лефебра д’Этапль, весьма уважаемого члена университетской коллегии. Поэтому совещания сильно затянулись (от мая до начала августа 1514 г.).
Совещания длились в течение 47 заседаний. Между совещавшимися были и такие, которые отчасти высказались в пользу Рейхлина, отчасти указывали на незаконность этого совещания; но фанатики подняли такой шум, что те не могли договорить. Многие французские богословы хотели последовать примеру Людовика Святого, который, по настояниям крещеного еврея, Николая Донина, и по поручению папы Григория IX, приказал, три столетия тому назад, сжечь Талмуд. И в этом именно смысле парижский богословский факультет вынес свое решение: «Глазное зерцало» Рейхлина, как содержащее ересь и ревностно защищающее талмудические писания, заслуживает быть осужденным на сожжение, а автора следует заставить отречься от своего сочинения (2 августа 1514 г.). Факультет не постеснялся присовокупить, что осуждение состоялось по настоянию французского короля. Людовик XII сказал своему лейб-медику Копу, который замолвил словечко в пользу Рейхлина, что он также «иудействующий». Передают, будто король написал еще отдельно папе, прося его обратить серьезнейшее внимание на «Глазное зерцало».
Велико было ликование доминиканцев и особенно кельнцев по поводу этого постановления. Они полагали, что победа за ними, и что они смогут теперь принудить папу подчиниться постановлению парижского университета. Они не замедлили, в новом памфлете, ознакомить публику с этой тяжело доставшейся им, победой. Под именем Пфеферкорна, один доминиканец, как говорят, Виганд Вирт, составил новое клеветническое сочинение под названием «Набат» против коварных евреев, поносителей трупа Христа и его членов и против старого грешника, Иоганна Рейхлина, склоняющегося на сторону лживых евреев и их учения; Глазное зерцало было по справедливости осуждено в Кельне к уничтожению и сожжению, что подтвердил высочайший университет в Париже». Но этим самым был нарушен приказ императора, наложившего молчание на обе стороны, и имперский фискал привлек поэтому к ответственности Пфеферкорна, так как упомянутый памфлет был выпущен под его именем. Конечно, кельнским доминиканцам это было вдвойне неприятно, как потому, что им, которые считали себя в праве говорить обо всем, о чем им заблагорассудится, было запрещено поносить Рейхлина, так и потому, что Пфеферкорн должен был быть наказан вместо другого. По-видимому, и тут помогла сестра императора, Кунигунда; она снова дала Пфеферкорну рекомендательное письмо к императору. Опираясь на эту ханжу-княжну, доминиканцы стали еще менее считаться с приказом императора. Они опубликовали (декабрь 1514 г.) все документы, благоприятные для них и осуждавшие «Глазное зерцало», в том числе отзывы четырех университетов: Левена, Кельна, Эрфурта и Майнца.
Но случай
