Энцо сзади что-то бубнил на сицилийском диалекте Биллу. Лишь изредка мне удавалось разобрать свое имя. Наверное, кости перемывают!
По радио заиграла знакомая песня в новой обработке. Приятное тепло наполнило грудь, ведь это была та самая, под которую я впервые увидела Леонардо. Только теперь ее пел женский голос. Я сделала громче и погрузилась в воспоминания о нем, о нашем первом поцелуе на мосту Влюбленных. Это был новый шаг, когда мы впервые обменялись частичками себя. И я вдруг осознала, что ничего подобного не испытывала с Энцо. Даже не помнила, когда в последний раз мы целовались с ним.
Я все еще старалась склеить вазу, которая разбилась еще задолго до того, как мы поженились, попала в капкан слова “любить”. Дело в том, что в итальянском языке есть два варианта сказать “люблю”. Если произнесешь “ti amo”, то ты боготворишь объект любви и вкладываешь в него все, на что способна, а если “ti voglio bene”, то ты просто желаешь ему всего хорошего и все тут.
Да, я хотела для Энцо добра, но уж точно не боготворила его, хотя пыталась убедить себя в обратном. Как-то я поделилась этим с Энн и та даже предложила мне пойти с Энцо к ее знакомому психологу. Но что бы я ему сказала? Что никогда не была способна на большее, чем “ti voglio bene”? Как жаль, что это осознание пришло ко мне только сейчас, в этой машине, рядом с людьми, которых я никогда не смогу понять. Я всегда панически боялась вызовов судьбы, а сейчас по первому зову пустилась в игру на чужой территории по чужим правилам. Что ж, я попытаюсь.
Через минут пятнадцать-двадцать мы уже поднимались по светло-серой, узкой дороге из мелкой гальки вдоль гладко постриженных зеленых холмов. Им на смену совсем скоро пришла полоса густого леса с зарослями ежевики. А чуть выше показался и сам дом из серого, пористого камня, над которым виднелась небольшая надстройка с белым балкончиком.
— Красиво! — восхитилась я, хотя была в ней что-то холодное и даже агрессивное.
— Да, совершенно с тобой согласен. Моих французских предков тоже очаровал этот тосканский уголок. Хотя долгое время они жили на Сицилии.
Мы въехали в ворота, и Поль глянул в заднее стекло, прежде чем припарковаться, чтобы убедиться, закрылись ли они.
Достал из бардачка ключи, портмоне, очки и пригласил нас к тяжелой, темно серой входной двери, неприступной, словно вдох в хранилище банка.
Пока он открывал ее, мы оказались рядом с Энцо и я еле слышно спросила:
— И давно вы знаете друг друга?
— Какая тебе разница? — вскипел он. — Да, забыл, что жена вдруг стала мной интересоваться!
— Ты совсем спятил? Это мне стоило бы о тебе сказать! — рассердилась я.
— Тссс! Ребята, это мой храм и не люблю, когда в нем ругаются! — рассмеялся Поль. Обернулся ко мне и взял меня локоть. Тут дверь открылась и перед нами появилась длинноногая брюнетка в белом, откровенном платье, обтягивающем пышные средиземноморские формы.
— Матильда, ты уже здесь? — удивился Поль, будто девушка успела слетать на метле на Луну и вернуться обратно.
— Конечно! По первому зову, дорогой.
Она смачно чмокнула в губы Поля, потом очень фамильярно обратилась к Энцо:
— Привет, Мавр. Давненько не виделись!
— Ну и ты тут не каждый день. Знакомься, это Ассоль. Она тоже русская, — он даже не кивнул на меня, словно я была его консьержей.
— Энцо, мы столько лет друг друга знаем, а ты не помнишь, что я из Румынии, — пафосно сказала Матильда, гордо подняв голову.
— Один черт! — огрызнулся он.
Я дружелюбно протянула девушке руку, пусть она меня и раздражала своим снисходительными манерами. Интересно, что я еще сегодня узнаю о муже?
— А ты, Мати, как всегда, в отличной форме! — бросил ей Энцо с восхищением.
Она захихикала и едва коснулась моей ладони: — Ты ведь не ревнуешь его ко мне?
С презрением оценив моё закрытое платье, прокомментировала:
— Слишком скромна для нашей вечеринки!
“Удар ниже пояса, трансильванская гончая!” — в сердцах подумала я, украдкой поглядывая на плавные линии в обтягивающем платье-чулке.
Но тут раздался голос Поля:
— Ну что вы в коридоре, как не свои, ей богу!
Мы вошли в большой, с желтыми стенами, зал с расписанными средневековыми библейскими сюжетами сводами, по которому витали не аппетитные запахи еды, а скорее, навязывающие, тяжелые.
В самом центре зала располагался широкий прямоугольный деревянный стол и такие же стулья. Он был несколько небрежно заставлен тарелками с закусками, бутылками с напитками, в том числе и алкогольными, приборами и бокалами.
Слева я увидела кухню, из которой вела дверь в просторный патио, а рядом окно. Через него пробивались иголки холодных зимних лучей заходящего солнца сквозь темно-фиолетовые тучи. Справа на второй этаж вела винтовая лестница из серебристого металла. На стенах простенькие, но элегантные подсветки рассеивали конусом свет над женскими портретами, похожими на те, что я видела когда-то в преторианском музее.
Огромных размеров угловой диван утопал под парчовым подушками. В глубине зала перед затухающим большим камином на медвежьей шкуре тоже валялись несколько таких же подушек. Справа стоял музыкальный центр с колонками по углам.
Я засмотрелась на портрет очень красивой девушки на фоне других картин и вдруг ощутила на талии чью-то руку и подпрыгнула от неожиданности. Это был Поль. Дохнув горячим воздухом в ухо, он произнес вполголоса:
— Что, нравится?
— Женщины той эпохи так не улыбались на портретах! — изумилась я.
— Есть другой. Там она еще краше! Когда-нибудь я его отыщу, — Поль уцепился взглядом дантиста в больной зуб, пытаясь что-то открыть для себя. Но что?
Потом галантно отодвинул стул и усадил меня за стол, приблизив губы к моей щеке, но я успела отдалиться. Надо как-то прекратить флиртовать с ним. Тем более, что Энцо, все-равно не ревнует. По крайней мере, мне так кажется.
Какое-то время в комнате царила тишина. Все были заняты едой и выпивкой. Но я ерзала, будто сидела на колючих кустах, предчувствуя непростой разговор с мужем, да еще и в незнакомой мне обстановке.
Есть совсем не хотелось, и я украдкой наблюдала за другими. Молчаливый Билл работал вилкой, будто строчил на швейной машинке.
Матильда плавными движениями бывалого хирурга отрезала тонкие полоски ветчины, макала их в соус и, обнажив зубы, словно боясь стереть помаду, откусывала столь маленькими кусочками, что с такими темпами могла бы есть свою порцию неделю.
Энцо ел медленно, опустив голову, отбрасывал вилкой на край тарелки кусочки помидор, на которые у него была аллергия.
Делая несколько глотков то из стакана с водой, то из фужера с вином, я готовила фразы, которые собиралась ему сказать.
