– Это Черный монах, – говорит тут Студень. – Он ворон усмирил и стену ставит.
– Зачем? – сердито спрашивает Башка. – Так он нас быстрее ворон выдаст.
А Студень только плечами ему ответил и с лица бледный сделался, будто не того съевши.
Теперь Башка решил действовать хитро. В город пошли вдвоем, Аншлага оставили в монастыре, чтобы днем про запас выспался, а ночью ни в одном глазу не держал и тайного кирпичного мастера высмотрел. Только от этой хитрости странное действие вытекло.
Вдвоем Башка со Студнем лихое дело не справили, ни с чем вернулись. Студень совсем будто вареный стал и фантомаску на голову нахлобучить даже не мог, а глядел на нее с ужасной нелепостью. Башка на него обидно ругался, да ничего поделать не мог. Вот они в монастырь обратно пришли, а тут Аншлаг сидит в траве и на еще возросшую стену меланхольно любуется.
Башка его пнул ногой, из любования выбил и спрашивает объяснение. Аншлаг по-быстрому рассказал, как дело было. Вздремнул, говорит, на часок про запас, как велено, а разбудило стуканье да шлепанье. Выглянул и видит – старичок, видом так себе, в черной хламидке, черная стоячая шапочка на голове. Кирпичи на стене выкладывает, инструментом тихо стукает, об раствор шлепает.
У Аншлага намерения спервоначалу самые решительные взыграли, а как к старичку ближе встал, так вся решительность с него и сошла.
– А чего это ты, дедушка, колупаешь тут? – спрашивает.
– Так стену кладу, милый, – отвечает старичок.
– А зачем тут стена? – удивляется Аншлаг.
– Дак монастырь тут прежде стоял, вот и стена была. А надо обратно все поставить.
– Зачем? – пытает Аншлаг.
– А чтоб вам, милые, – говорит, – было где грехи замаливать. Дел-то лихих понаделали? – спрашивает и острым глазом все поглядывает.
– Понаделали, – смирно кивает Аншлаг, на себя не похожий. – А ты, дедушка, кто такой будешь?
– Я-то? Сторож я тутошний.
– А что сторожишь?
– Так место охраняю, – отвечает, – чтоб вам осталось.
Аншлага это в думы нелегкие повергло, а после спрашивает:
– А клад тут есть?
– А то как же, – говорит старичок и улыбается, – непременно есть. Только поискать надо. Глубоко-глубоко поискать.
– Где поискать? – совсем заворожился Аншлаг и на чудного старичка во все глаза засматривается.
– Да не там, где всегда ищут, – загадал старичок загадку и тут пропал. За стену зашел, а обратно не вышел.
Аншлаг его везде обыскался и с холма на берег бегал, может, думает, он за водой пошел, и развалины досмотрел, а все попусту. После в траву сел и стал про клад думать, загадку разгадывать. Вот, мыслит, клад всегда под землей ищут, а если не там, то где? Да еще чтоб глубоко-глубоко?
Тут ему Студень подсказывает:
– В воде это значит.
И все трое как один к озеру поворотились.
– А лучше сразу на небе, – зло говорит потом Башка. – Чего ухи распустил на россказни? Чего не погнал вредного старикашку?
– Да какая в нем вредность, – отмахнулся Аншлаг, – одна занятность. Фокусы показывает, загадки загадывает.
– Ага, фокусы, – говорит Башка. – Кирпичи и раствор он откуда брал?
Аншлаг заморгал и отвечает:
– Не заметил.
– Так ведь это же Черный монах был, – объявил тут Студень. – Нельзя его гнать.
– А ты вообще молчи, – свирепо прикрикнул на него Башка. – Все дело провалил.
Студень голову повесил и пошел прочь. А Аншлаг глаза таращит:
– Как это Черный монах? Почему?
Башка и на него накинулся за тугоумие, обозвал по-всякому и в подвал спать отправился, да полночи на Черного монаха злость копил. Никому из них до утра заснуть нельзя было. Студень внезапной душевной слабостью мучился, а Аншлаг с боку на бок ворочался и Черного монаха все разгадывал, да без успешности.
XXXV
Захар Горыныч как в свою ипостась вошел, так надолго в ней обустроился и две остальные на время далеко оттеснил. А госпоже Лоле эта ипостась была с половинки на серединку, потому как Захар Горыныч не сильно грубил, а по-своему так и любил супружницу. Только разговаривал не так чтобы по-светски, солоно заворачивал, а от этого у иных с непривычки могли уши отваливаться.
Вот госпожа Лола надоумила его всесторонней мыслью, и совет всенародной депутатки Захар Горынычу совершенно по нраву пришелся. Бритые головы себя издержали, думает, озеро все равно высушивают, а эдак, ежели чучело пугательное соорудить, можно и достигнуть чего ни то. Крикунов за охрану природы на свою сторону завлечь и для туристов интерес составить. Будут разные экспедиции вокруг озера бродить, Нессю мечтательно искать. А проживание им в монастырских развалинах отстроить на все количество гостинных звездочек, и пусть себе тешатся.
Это все в голове не так быстро, а помедленней провернувши, Захар Горыныч послал сподручных доставить ему какую-нибудь светлую голову, на голодном пайке живущую. А как доставили да накормили, Захар Горыныч светлой голове предложение сделал, от которого отказаться никак было невозможно. После разговору Горыныч заказы куда надо отписал на нужный материал, а к светлой голове приставил телоохранителей для лучшей гарантийности. Да еще разослал во все стороны людей, чтобы в срок из-под земли достали ему зеленорылого вожака бритых голов.
А только землю им рыть не пришлось, потому как Вождь сам собой перед Горынычем заявился, повинную голову принес и стал горячо убежища просить от крепкой руки Кондрат Кузьмича. Захар Горыныч его со всех сторон рассмотрел, остался доволен и говорит:
– Наказывать тебя за превышение указаний не буду, и без того жалостно на тебя глядеть. А побитые окна в моем новом доме ты мне возместишь специальным образом.
А сам после чуть не каждого слова еще одно вставляет, либо сразу два, будто запятую, не так чтобы приличную. Вождь перед ним стоит ни жив ни мертв, участи своей опасается, оттого как Захар Горыныч известный изобретатель всякого безобразного бесподобия.
– Не губите, – говорит и на коленки падает.
– Нет, – благостно отвечает ему Захар Горыныч, – губить тебя мне теперь без выгоды. Ты мне еще сослужишь, и убежище тебе дам самое лучшее. Вот только одно мне в тебе не нравится, Подберезовик.
– Я исправлюсь, – обещает Вождь и головой сильно кивает.
– А не нравится мне то, – продолжает Захар Горыныч, – что ты Кондрашку боишься больше меня. Отчего это такая напраслина?
– Боюсь, – соглашается Вождь, – кутузку он сжег, а меня подавно зажарит. А вам я верен, – в грудь себя бьет, – и до конца ваши указания исполнял. Хотел опять бритых голов на святое дело вести, а они меня чуть не убили за то, едва жив остался да ноги унес. Теперь мне только у вас защита и ограда, а не то пропаду совсем.
