– Что это ты, мать, – говорит Кондрат Кузьмич, речь обретши, – юбку потеряла?
– Все на мне, Кондратушка, – отвечает Степанида Васильна и бюст поправляет, – и при мне. Слыхала я, в одиночестве теперь век коротаешь да в болезни?
– А ты, Ягинишна, язвить надо мной пришла? – спрашивает Кондрат Кузьмич.
– И в мыслях не держала. С предложением я к тебе, Кондратушка.
– Это с каким же?
– А с таким, что надо нам с тобой партию составить.
Кондрат Кузьмич тут руками замахал и задышал с хрипом.
– Рехнулась, старая? – говорит. – Замуж тебе надо было лет сто назад идти.
Степанида Васильна губы поджала и отвечает:
– Это уж мое дело, когда мне замуж идти, а только я тебе про другую партию толкую. Как у нас в Кудеяре народ совсем с ума посходил, русским духом надышавшись, то и надо нам с тобой в партию власти соединиться. Сообща будем полоумство пересиливать.
– Это какими же средствами? – интересуется Кондрат Кузьмич. – Опиум для народа я не терплю, ты знаешь, Ягинишна.
– Ничего, Кондратушка, поладим как ни то, – говорит Степанида Васильна, а сама подушки ему поправляет да кашу со стола берет и Кондрат Кузьмича с ложки кормит за матушку и за бабушку.
Так и составилась у них партия власти.
А Коля в монастыре насовсем укоренился, и камешек на шее, по первости тяжелый, теперь с легкостью носил. Вот, выходит, нашел он свое трудовое человеческое назначение – Божью обитель из руин восстанавливать и за весь грешный мир воздыхания в ней возносить. Самое как раз агромадное и просторное для души дело. А в церкви монастырской снова глубинный источник наверх выбился, и к нему из города для душевного исцеления теперь шли.
Тут и летописность к делу приспела, и стал Коля на память потомкам запечатлевать, как разбойный Кудеяр через Святое озеро помалу преображается. А такого никакая Академия наук не отпишет, потому как это дело тонкое. Тут душа человечья растет, а глазом это не увидеть и инструментом не измерить. И у Коли душа в летописности тоже возвышалась, а из крови кислое брожение насовсем ушло.
Иногда он вдали у озера видел бродяжку и улыбался. Однажды Коля подглядел, как она с дождем танцевала. Капли в озеро падали и расходились кругами, а босые бродяжкины ноги без следа по воде ступали. Снизу на нее смотрели выпученно зубастые заморские рыбы и глупо виляли хвостами.
Только двум пожилым шемаханцам не было дела до кудеярских волнений. По шемаханскому своему обычаю сидели на берегу, полоскали в озере ноги и вели разговор о божественном.
– Вот говорят – чудо, чудо. А вы что-нибудь видели, уважаемый? – спрашивает один.
– Нет, не видел, уважаемый, – отвечает другой.
– Да и я не видел. Пустяки говорят. А что может быть важнее омовения ног в здешнем озере по велению Божественного?
– Нет ничего важнее, уважаемый. По велению Божественного мы всегда будем это делать.
Но тут в их мудрую беседу вмешались зубастые рыбы. Они распробовали на ужин ногу пожилого шемаханца, и над дивным озером встал ужасный крик.
Тут конец истории кудеярского бунта.
За Колей другие некоторые из просторылых кудеяровичей пошли, и мы к летописности тоже руку приложили и для памяти потомков изрядно здесь потрудились. Им же, потомкам, Святое озеро в оный срок явит на глаза чудный Город, как о том отцы в легенде завещали, и всякий, чистый помыслом, сможет в него войти – в этом у нас крепкое заверение и прочная утвержденность.
