— Тогда позвольте предложить вам скромный дорожный ужин — моя кухарка, кажется, предусмотрела, что кто-то из нас может в пути проголодаться.
Застелив столик салфеткой, я выложила курицу, пирожки, булочки, яблоки, сыр и, к собственному удивлению, обнаружила среди припасов еще и бутылку легкого вина — да, меня снарядили в настоящее путешествие.
(Вообще-то мой ненаглядный супруг не раз предупреждал меня, чтобы я была осторожнее, пытаясь накормить посторонних мужчин — кусок пирога или куриную ножку из моих рук они могут расценить как домогательство и сделать неправильные выводы касаемо моих намерений. Но на мой взгляд — это гнусные наветы, и куриная ножка совершенно лишена всякого эротического подтекста…)
На лице Легонтова возникло такое выражение, словно он стал очевидцем чуда.
— Елена Сергеевна, я всегда знал, что вы ангел! Так позаботиться о страждущем, умирающем от голода человеке может только неземное созданье!
— Друг мой, не нужно мне льстить! Вы меня совсем сконфузили. Лучше давайте поужинаем в непринужденной обстановке…
— А в завершение приятного вечера можно еще и потанцевать, — засмеялся Легонтов. — Пожалуй, вагонный коридор несколько тесноват для мазурки, но со скромной полечкой мы бы там развернулись.
Ой, прав был Миша — жареная курица рождает совершенно нездоровые фантазии… Может быть, еще и Штайнера на танцевальный вечер пригласим, чтобы он аккомпанировал нам на губной гармошке?
— Да нет, Александр Матвеевич, танцы будут как-то не в стиле нашего путешествия.
— Но помечтать-то мы можем? — резонно возразил сыщик. — А пока давайте поднимем по бокалу за нашу удачу!
И Александр Матвеевич с усилием вытащил пробку из бутылки «Абрау-Дюрсо».
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Первая неудачная попытка ловли на живца. — Самая любезная из арсенала моих улыбок. — Вержболово. — Уж теперь-то Штайнер не вырвется из моих рук. — Неаппетитный бульон. — «Ваши барышни доставляют слишком много хлопот». — Можно ли считать меня клинической идиоткой? — Недооценивать противника крайне опасно.
Вечером я несколько раз прогулялась по вагону (без поползновений исполнять мазурку) и даже, к большому удивлению проводника, постояла в тамбуре, который у нас в России принято старомодно именовать «сенями».
Я надеялась, что Штюрмер клюнет на живца, но, увы, пока приманка в моем лице не производила на немецкого агента должного впечатления.
На следующий день за вагонным окном уже мелькали перелески и серые хатки Польши. Впрочем, польские городки отличались столь затейливой западной архитектурой, а девицы, выходившие прогуляться по станционным платформам даже в самых небольших местечках, все поголовно были одеты в модные шляпки и какие-то совершенно парижские суконные жакеты (ну может быть, не чисто парижские, а парижсколодзинские, не важно), да и в самом воздухе уже разливалось нечто европейское, подсказывающее — граница все ближе и ближе…
Вот и Варшава осталась позади. Стоя у окна в вагонном коридоре, я слушала мирное перестукивание колес поезда, рассматривала уплывавшие назад варшавские пригороды, словно окрашенные темной охрой, и грустно думала, что выманить Штайнера из купе так и не удастся.
— Мадам, позвольте мне еще раз принести извинения по поводу своего поведения на московском вокзале, — раздался голос у меня за спиной. — Эта вокзальная суета, нервозность, толчея… Вы должны меня простить!
Штайнер все-таки выполз из своей норы. Ну что ж, на ловца и зверь, как говорится.
Я улыбнулась самой любезной из арсенала моих улыбок. Только бы расчет Легонтова оправдался!
— Разрешите представиться — Густав Штайнер, коммерсант.
Коммерсант? Понятно. Торговля ворованными изобретениями оптом и в розницу… Называя в ответ свое имя, я с интересом разглядывала господина коммерсанта, пытаясь замаскировать любопытство кокетливыми взглядами.
Пожалуй, если бы наша компания борцов за государственные интересы России к этому времени не догадалась, что Штайнер, прикрывшись бинтами и пластырями, изображал Крюднера, мне самой сейчас никак не пришло бы это в голову. Сравнительно молодой мужчина, лет тридцати, с каким-то неопределенным, словно ускользающим лицом, не лишенным, впрочем, миловидности — в нем не было ничего от того немолодого, усталого, перебинтованного человека с тяжелым характером, которого мне представили в качестве Крюднера. Видимо, господин коммерсант к тому же еще и неплохой актер…
Вот разве что голос его немного выдавал — интонации и характерный акцент казались мне знакомыми с прошлой встречи.
Штайнер со своей стороны тоже весьма внимательно изучал меня, пытаясь выдать свою пытливость за обычный мужской интерес.
— Простите мою дерзость, но у вас необыкновенно красивые глаза, — рискнул он отвесить мне тяжеловесный комплимент.
Я с трудом удержалась, чтобы не сказать ему: «О, да, особенно правый — он у меня слегка подслеповат!» или еще какую-нибудь нахальную глупость, которые всегда напрашиваются на язык в ответ на банальности. Но в данном случае мне следовало казаться польщенной.
К счастью, в юности я увлекалась любительским театром и даже если и уступала Штайнеру в актерском мастерстве, то все же знала, что такое театральные этюды по системе Станиславского. Что наша жизнь? Игра…
Поезд уже дополз до Вержболово, где проходила российско-германская граница, и появившиеся в вагоне пограничники, гремя шпорами, прошли по коридору, обращаясь к пассажирам с просьбой занять свои места и приготовить документы, а мне так и не удалось вытащить Штайнера из вагона, чтобы предоставить Легонтову возможность проникнуть в купе нашего коммерсанта.
В пограничном пункте пассажиров переводили из одного состава в другой — дальше от Эйдкунена вместо широкой русской железнодорожной колеи шел узкий европейский путь.
Мы со Штайнером шествовали к нашему вагону уже рядышком, как добрые друзья, и обменивались на ходу шутками и любезностями. Боковым зрением я пыталась углядеть господина Легонтова, но Александр Матвеевич совершенно затерялся в толпе пассажиров.
Штайнер проявлял недюжинное любопытство к моей скромной персоне, задавая мне массу вопросов о том и о сем. Я весьма живо поддерживала беседу, хотя приходилось быть чрезвычайно осторожной и контролировать каждое сказанное слово, как будто я шла по топкой трясине и все время выбирала, куда бы ступить.
Еще в начале разговора я отрекомендовалась Штайнеру как активная деятельница российской Лиги борьбы за права женщин, путешествующая с целью установления контактов в родственных феминистских организациях европейских стран (по-моему, вполне приемлемый повод для поездки в Берлин, не хуже любого другого). Но господину коммерсанту явно хотелось получить более подробную информацию.
— Мне ваше лицо сразу показалось знакомым, — говорил Штайнер, любезно ведя меня под локоток к вагону, стоящему с немецкой стороны границы. — Ваши фотографии часто появляются в московских газетах… Например, «Московский листок» не пропускает ни одного конгресса, съезда или иного крупного собрания, организованного дамскими комитетами, и готов признаться, это более увлекательное чтение, чем заметки о дурно вымощенных мостовых, вновь разбиваемых скверах и визитах высокопоставленных особ из иностранных держав…
