Ты могла бы поступить внештатным сотрудником в какой-нибудькатолический журнал и написать для него несколько статей, а могла бысотрудничать и с каким-нибудь светским изданием. На мой взгляд, это дало бытебе необходимый опыт. Если же все это тебе не подходит, можно преподавать вшколе, а в свободное время писать книгу. Теперь перед тобой открыто многодорог, Габриэла, только выбирай…
Но настоятельница видела, что Габриэла пока не можетобойтись без ее помощи. Ее необходимо было постоянно ободрять и дажеподталкивать. Без этого Габриэла, чего доброго, запрется в монастыре, не желаяничего видеть и знать.
— А можно мне будет жить здесь, если я… если я выберучто-нибудь из этого? — с тревогой спросила Габриэла, и настоятельницастрого посмотрела на нее, видя в ее словах еще одно подтверждение своим мыслям.Да, несмотря на четыре года, проведенных в университете, Габриэла продолжалабояться всего, что было связано с миром. За пределами монастыря у нее не былони друзей, ни подруг, она не ходила в кино, не слушала радио, не встречалась смужчинами. Матушке Григории очень не нравилось, что Габриэла готова былаотринуть от себя мир, не узнав его как следует. Это могло привести к дурнымпоследствиям.
Но она знала и другое. Одна мысль о том, что ей непременнопридется покинуть монастырь, способна была убить Габриэлу. Это было так жеверно, как и то, что солнце встает на востоке, а садится на западе.
Видя, что настоятельница молчит, Габриэла задрожала отволнения и страха, и лицо ее пошло красными пятнами.
— Я могла бы платить за комнату и еду из тех денег,которые заработаю, — заторопилась она. — Правда, на это можетпотребоваться некоторое время, но я… Пожалуйста, матушка, позвольте мнеостаться в монастыре!
Габриэла едва владела собой. Этого разговора она давно ждалаи боялась. Она прожила в монастыре одиннадцать лет — больше чем полжизни, имысль о том, что ей придется покинуть его, казалась невыносимой. Единственное,на что она надеялась, это на то, что ее не выгонят, если она предложитоплачивать монастырю все расходы, связанные с ее пребыванием.
— Разумеется, ты можешь остаться в монастыре, —спокойно ответила настоятельница. — И делать пожертвования в монастырскуюкассу, когда начнешь зарабатывать. Что касается платы за стол и квартиру, тополагаю, достаточно того, что ты занимаешься уборкой и ухаживаешь за садом.Формально ты не вступила в орден, но была одной из нас, как только появиласьздесь. И останешься одной из нас, пока сама не захочешь уйти.
Чеки от матери Габриэлы перестали приходить, когда девочкеисполнилось восемнадцать. Ни записки, ни письма, ни какого-либо объяснениянастоятельница так и не дождалась. Очевидно, Элоиза Уотерфорд Харрисон сочла,что до конца выполнила свой материнский долг, и не желала больше ни видеть, низнать дочери. Отец Габриэлы тоже не объявлялся. Молчание родителей было яснеевсяких слов. Годам к четырнадцати девочке стало совершенно ясно, что в жизниотца и матери ей просто не нашлось места. Вот почему во время учебы вКолумбийском университете на вопрос о родителях Габриэла неизменно отвечала,что она — круглая сирота. И, строго говоря, так оно и было.
Впрочем, спрашивали ее об этом редко. Другие девушки в школежурналистики считали Габриэлу болезненно застенчивой, замкнутой и инфантильной.Юноши же находили ее весьма и весьма привлекательной, однако все их попыткипознакомиться поближе Габриэла встречала в штыки. Отпор, который она давала,бывал порой таким резким, что потенциальный кавалер только в недоумении качалголовой. В конце концов Габриэла осталась в полном одиночестве. Именно так оначувствовала себя лучше всего.
Для молодой девушки подобное поведение былопротивоестественным. Оно не могло принести ей ничего, кроме вреда. МатушкаГригория хорошо это понимала, однако навязывать Габриэле свое мнение неспешила.
Настоятельница знала, что рано или поздно ее воспитанницанепременно услышит глас свыше, который скажет ей, что делать.
— Я много думала в последнее время… — смущаясь, сказалаГабриэла. Настоятельница заменила ей мать, и Габриэла любила ее от всей души,однако некоторых вопросов они — с обоюдного молчаливого согласия — по-прежнемуникогда не касались. Например, жизни Габриэлы до поступления в монастырь.Габриэла говорила только, что родители ее не очень любили и «плохо» с нейобращались. Ни словом она не упомянула ни о побоях, ни о страхе, которыйпреследовал ее ежедневно и ежечасно, однако мудрая старая настоятельница омногом догадывалась. Ночные кошмары Габриэлы, ее глухота, многочисленные шрамы,которые матушка Григория заметила на ее ногах, — все это говорило само засебя.
На рентгеновском снимке, который Габриэле сделали вдвенадцатилетнем возрасте, когда она заболела тяжелым бронхитом, были хорошовидны не правильно сросшиеся ребра — немые свидетели жестоких побоев.
Словом, матушка Григория много знала, о многом догадывалась.И сейчас, уловив в голосе Габриэлы какие-то особенные интонации, она почтисразу поняла, о чем пойдет речь.
— О чем ты думала, дитя мое? — спросила онанегромко и ласково, подбадривая Габриэлу.
— Мне кажется, матушка, что я все время слышу голос… Ивижу сны. Сначала я думала, что все это мне просто чудится, но этот голос… Скаждым днем он звучит во мне все громче и громче.
— Что это за голос? — спросила матушка Григория,не скрывая своего интереса.
— Я… я не знаю. Он как будто велит мне сделать что-то,чего я никогда не считала себя достойной. В общем, я не уверена, смогу ли я… —Тут ее глаза наполнились слезами, и она бросила встревоженный взгляд на своюнаставницу. — Скажите, как вы думаете, не ошиблась ли я? И смогу ли я?..
Матушка Григория покачала головой и, скрестив руки наживоте, спрятала их в широкие рукава своей черной накидки. Она хорошо поняла, очем спрашивает ее Габриэла. Девочке уже давно пора было услышать этот голос, ноона была слишком робка, слишком сомневалась в себе и в своих добродетелях.
— Ты должна слушать только свое сердце, дочьмоя, — ответила настоятельница. — Когда бог говорит с людьми, онвсегда выбирает самые понятные слова. Но для того, чтобы услышать его и несомневаться, надо верить не только в него, но и в себя. У тебя не должнооставаться ни малейших сомнений в том, что ты слышишь. — Она улыбнулась идобавила:
— Впрочем, раз ты заговорила об этом со мной, значит,ты уже все решила.
— Да! — воскликнула Габриэла с горячностью и тутже смутилась своего порыва. — Думаю, что да… — пробормотала она, опускаяголову и вздыхая. Мать-настоятельница, как всегда, была права: Габриэла ужедавно слышала голос, звавший ее присоединиться к ордену. Но, как всегда, небыла уверена, достойна ли она такой чести. Одно дело — отдавать всю себямонастырю, работать для сестер, и совсем другое — стать одной из невестХристовых.
По ее глубокому убеждению, она была слишком несовершенна дляэтой высокой миссии.
