Ознакомительная версия. Доступно 28 страниц из 140
Ли перестала писать полотна в мондриановском стиле примерно в то же время, когда познакомилась с этим художником. Тем не менее эти упражнения существенно улучшили и укрепили ее живопись. Это стало совершенно очевидным в последующей серии ее картин, где соединялось влияние Мондриана, Пикассо, Матисса, Миро и Горки. Эти работы притягивали внимание изобилием концепций, которые пропустила через себя художница, и освоенных ею методик. Все это позволило Краснер сделать в высшей степени индивидуальное творческое заявление. Наконец-то сама Ли со всей ее буйной силой раскрывалась на холсте в насыщенной палитре красок, нанесенных густыми, смелыми мазками, и в свободном использовании черного контура. С его помощью она могла разрезать плоскость пополам резко, по прямой. Или совершить пируэт, получив причудливую кривую, словно устремившуюся в бесконечность. Ли летала. Это было потрясающе, и не в последнюю очередь потому, что ей потребовались недюжинные усилия, чтобы достичь точки, в которой она наконец смогла громко заявить о себе как художник: «Вот она я, я существую!»
Новый стиль Ли привлек внимание официальных лиц Федерального художественного проекта, в обязанности которых входило решение о том, заслуживает ли тот или иной художник права на создание фрески. В 1941 г. глава соответствующего отдела проекта в Нью-Йорке предложил Ли подготовить эскизы для оформления радиостанции WNYC. Она стала одним из четырех художников (среди них был и патриарх американского абстракционизма Стюарт Дэвис), которых попросили написать по фреске для студий этой радиостанции[386]. Работу, которая в итоге принесла Ли всеобщий почет и уважение, ей поручили в значительной мере благодаря образованию. Краснер дала его себе сама, не просто занимаясь искусством, но и всесторонне изучая его. Ли понимала: великий художник должен иметь нечто большее, чем твердую руку и сильное запястье. Ему нужна особая способность видеть, а развитие этого навыка, как, впрочем, и любого другого, требует времени и постоянной практики. (Мондриан, например, считал свой взгляд настолько пронзительным, что старался не поднимать глаз, чтобы не смотреть прямо на других людей[387].) Ли тоже сумела развить в себе способность видеть как состоявшийся художник. Не зря Клем Гринберг сказал: «В сороковых годах в живописи у Краснер был лучший глаз во всей стране»[388].
В начале ноября 1941 г. Ли случайно столкнулась неподалеку от своего дома № 51 по Восточной Девятой улице с греческим художником по имени Аристодимос Калдис. Он был на редкость колоритной личностью: пузатый, с длинными темными волосами, торчащими во все стороны. Так вот, спутником грека в тот день оказалась его полная физическая противоположность. Это был безупречно аккуратный, элегантно одетый мужчина вообще без волос. Он посмотрел на Ли и сказал: «Вы художник». Потом Краснер вспоминала, как подумала тогда: «Боже, да он обладает магической проницательностью». И продолжала: «Я спросила: „А откуда вы знаете?“ А он вместо ответа указал на мои ноги в пятнах краски». Калдис представил своего спутника Ли. Наблюдательным человеком оказался Джон Грэм[389]. Ли, конечно же, читала его книгу «Система и диалектика в искусстве». Та оказала на девушку огромное влияние, особенно теория подсознательного как источника художественных образов[390]. С учетом того, насколько сильно пересекались круги общения Ли и Грэма, было довольно странно, что они до сих пор не знали друг друга. Краснер решила тут же исправить эту ситуацию, пригласив обоих мужчин в мастерскую посмотреть ее работы. Они зашли, увидели и обсудили картины и ушли. На этом, казалось, все и кончится. Но через несколько дней Ли получила по почте записку.
Дорогая Ленор,
Я устраиваю в Аптауне галерею. Это будет выставка французской и американской живописи с отличной рекламой и так далее. У меня есть Брак, Пикассо, Дерен… Стюарт Дэвис и другие. Мне бы хотелось выставить и Вашу последнюю большую картину. В пятницу днем я к Вам заеду с управляющим галереи. Позвоните, если сможете.
Всегда ваш Грэм[391] «О, это был такой важный момент! — говорила Ли. — Тот факт, что он меня пригласил, потряс меня до глубины души»[392]. Наполнение экспозиции «превосходило всякие ожидания. Грэм устраивал выставку великих, и только некоторые из них были американцами… и он хотел включить меня»[393]. Чуть позднее Ли узнала, что кроме Пикассо и Брака выставка включала еще и работы Матисса. «Мне все это чертовски нравилось… мне предстояло выставляться с такими мастерами, как Матисс… с моими богами»[394]. А когда миновал первоначальный радостный шок, Ли заинтересовало, кого еще из ее современников выбрал Грэм. Она рассказывала: «Я же не могла написать мистеру Грэму и прямо спросить об этом, ведь я только что с ним познакомилась… это разрушило бы чары». Вместо этого Ли начала расспрашивать всех знакомых художников, знают ли они о выставке или кого-то из ее участников. «Нет, нет и нет», — отвечали они[395]. Никто о мероприятии не слышал. Ли продолжала: «А потом я оказалась на открытии выставки в галерее Даунтаун и… столкнулась там с человеком по имени Лу Банс, которого знала по проекту. Мы с ним болтали, и в ходе беседы он вдруг между делом спросил: „Кстати, а ты знаешь такого художника, Поллока?“ Я ответила: „Нет, никогда о нем не слышала. А что он делает, где он?“ А Лу мне: „О, это отличный художник. Он будет участвовать в выставке `Французская и американская живопись`, которую устраивает Джон Грэм“». Именно эта информация была нужна Ли. «А какой у него адрес?» — спросила она собеседника[396].
Ознакомительная версия. Доступно 28 страниц из 140
