Он знал, но не ответил. Однажды они с ребятами гонялись по двору за котом и загнали его в угол старого сеновала. Это был маленький кот, худой и запуганный, очень грязный и, наверное, больной. Но в тот момент, чувствуя, что он уже погиб бесповоротно, кот повернулся и бросился на одного из своих преследователей, выпустив когти и страшно оскалившись. Возможно, он ослепил бы того парня или как-нибудь изувечил, если бы другие ребята не оторвали его и не выбросили на гумно. И сейчас Чезаре почувствовал себя таким же загнанным котом, припертым к стенке жестокостью приказа, осуждающего на смерть лишь за то, что усталость сломила его.
С отчаянием доведенного до крайности человека он свалил офицера на дно окопа и приставил к горлу свой штык.
— Ты с ума сошел, — прохрипел в изумлении тот.
— Я все равно погиб, — ответил ему Чезаре, — но я и тебя уведу на тот свет.
— Зачем же, — сказал офицер, который и лежа в грязи на дне окопа, сохранял выдержку и достоинство, — если мы оба можем спастись?
— Если я не убью тебя, ты передашь меня военно-полевому суду. — Слова изо рта Чезаре вылетали вместе с паром от холода.
— Я хотел только попугать тебя, — сказал тот примирительным тоном. — И повторяю, мы еще оба можем спастись.
— А кто мне это гарантирует?
— Никто. Мое слово против твоего.
— Слово офицера, — сказал Чезаре с презрением, все еще держа штык у горла капитана.
— Слово дворянина, — сказал тот с достоинством. Это прозвучало так, словно он говорил с равным себе в светской гостиной, а не с одичавшим солдатом в окопной грязи. — Иначе убей меня, и умрешь сам. С минуты на минуту сюда придут искать меня.
Чезаре выпрямился, убрав штык, и позволил офицеру встать. Теперь оба они походили друг на друга, покрытые грязью окопа, которая скрывала знаки различия.
— Как тебя зовут? — спросил капитан.
— Больдрани Чезаре. Восьмой пехотный.
— Когда тебя сменят, явись на командный пункт. Спроси капитана Казати. Бенедетто Казати. Я предупрежу твоего лейтенанта.
— Хорошо. — Нервное напряжение, владевшее им, помешало ему хорошо разглядеть и запомнить лицо этого человека, но он никогда бы не забыл эти черные сверкающие глаза и это имя: Казати, Бенедетто Казати. Он не знал, правильно или нет поступил, поверив ему, но теперь, когда офицер ушел, дело было сделано, оставалось только ждать. Чезаре, как всегда, положился на судьбу.
Дождь перестал, и холодный зимний ветер разгонял облака, обещая солнечную погоду. Чезаре прислонил ружье к стенке окопа и, закурив одну из двух оставшихся у него вонючих сигарет, с наслаждением втянул в себя дым, приносящий минутное успокоение. Из кармана своего солдатского кителя он вытащил за серебряную цепочку часы. Было приятно ощупать ладонью их округлую форму, из которой доносилось непрерывное тиканье, говорившее о том, что жизнь продолжается. Он нажал на кнопку, и тихие звуки «Турецкого марша» раздались в холодной утренней тишине. Чезаре подул на пальцы, чтобы согреть их, и коснулся богини Судьбы на крышке часов. Мысленно он попросил прощения у старой «Сибилии с сотней жизней» и осторожно спрятал в карман часы. Возможно, фортуна еще не покинула его.
28
Капитан Бенедетто Казати сидел в кожаном кресле за письменным столом, заваленным папками, книгами и картами. Комната в доме, где расположился командный пункт, была хорошо прогрета. На другом столе, круглом, с резной крышкой, стояли бутылки с коньяком, анисовкой и еще какими-то винами, неизвестными Чезаре.
— Я бы никогда тебя не узнал, — сказал офицер. — Сейчас ты похож на человека.
— У меня было время привести себя в порядок, — лаконично ответил Чезаре. Он умолчал о том магическом воздействии, которое произвела в его взводе записка со штемпелем командного пункта. Ему не только дали возможность помыться и переодеться, заменив на новую ту грязную, превратившуюся в лохмотья форму, которая была на нем, но даже нашли место рядом с водителем в грузовике ФИАТ 18-БЛ, чтобы он смог без промедления добраться сюда.
— Садись, — пригласил его капитан, указав на один из двух стульев с высокими спинками, стоящих перед столом.
Чезаре послушался, хотя и чувствовал некоторую неловкость, садясь в присутствии офицера.
— Ты правильно сделал, что поверил моему слову. Надеюсь, ты это сознаешь?
— Да, синьор капитан. — Он приготовился отвечать коротко и вежливо, не вступая в долгий разговор.
— Сигарету? — подвинул ему Казати серебряный портсигар.
— Если вы, синьор капитан, не имеете ничего против, — сказал он, — я бы предпочел свои.
В этой комнате царил давно забытый покой, точно и не было войны. Оба неторопливо закурили, сделали по затяжке и одновременно выпустили дым.
— Налей себе чего хочешь. А мне коньяк, стакан, надеюсь, не разобьешь, — улыбаясь, сказал офицер.
— Мне приходилось работать в остериях. Там я имел дело со стаканами и напитками, — ответил Чезаре.
Чезаре встал и разлил коньяк по бокалам. Они пили и разговаривали, словно знали друг друга давно, но парень главным образом слушал. Ему нравился этот капитан с приятными манерами и аристократической внешностью; нравился спокойный и мужественный тембр его голоса с немного тягучим грассирующим «р», его изящные руки с ухоженными ногтями, их мягкая, лишенная порывистости жестикуляция. Казати держал бокал из дорогого хрусталя, словно это было заурядное стекло, но даже обычное стекло в его руках казалось бы дорогим хрусталем. Его каштановые волосы, гладкие и тщательно расчесанные, оставляли открытым бледный лоб, а тонкий нос, светлые, почти рыжие усы и мягкие губы придавали лицу приятное выражение. На мизинце правой руки он носил золотое кольцо с выгравированным на нем дворянским гербом.
— Я прочел твое личное дело, — сказал ему офицер. — Там написано, что ты круглый сирота, что у тебя есть сестра и трое младших братьев. Ты глава семьи. И несмотря на это, ты пошел на фронт. У тебя что, призвание быть героем?
— Я с 99-го года. Меня призвали, и я пошел. Вот и все.
— Похоже, что ты не все говоришь, — взглянул на него офицер внимательно.
— Как бы то ни было, у меня нет этого, как вы сказали… призвания быть героем.
— Однако дерзости у тебя хоть отбавляй. — Было что-то особенное в этом парне, неуловимое пока для него. — Но я, — продолжал он, — не могу передать военно-полевому суду восемнадцатилетнего сироту, главу семьи, у которого к тому же дерзость героя.
— Я этого не забуду, — сказал Чезаре.
Капитан кивнул и спросил:
— Чем ты занимался в гражданской жизни?
— Работал в большой прачечной.
— Что именно ты делал там?
— Все.
— Все — это ничего, солдат.
— Собирал заказы, организовывал работу, проверял качество, отдавал готовое.
