И тут моя пятница вновь окрашивается черным, и я чувствуюсебя еще хуже, чем утром, когда закончилось молоко. Просто невероятно,насколько обещание чего-то чудесного может поднять дух; и просто невероятно,насколько осознание несбыточности этого обещания может подрезать крылья.
Наверное, именно поэтому я не могу вспомнить его. Все оченьпросто.
С расстояния в двадцать футов я смотрю в спину Люка, идущегопо коридору мимо физкультурного зала, мимо шкафчиков, классов вождения икабинетов добровольной военной подготовки в сторону медиатеки.
Словно ничего не было. Вообще ничего.
Впрочем, кто знает? Может быть, ничего и не было.
Но в тот момент, когда Лукас Джеймс Генри заворачивает заугол и скрывается из виду, я твердо знаю одну вещь. Одну-единственную вещь,которая дает мне слабый отсвет кванта надежды на то, что мы с ним еще увидимся.
Люк, возможно, ушел, однако его толстовка по-прежнемуосталась на мне.
Глава третья
Выждав, пока глаза привыкнут к пасмурному октябрьскому утру,я пытаюсь прочесть записку, не зажигая лампу. Не получается.
Я слышу, как мама ходит внизу, и знаю, что должна вставать.
Перекатываюсь на бок, вытаскиваю руку из нагретого коконаодеяла, зажигаю старинную лампу, которая, наверное, когда-то была для кого-тоособенной.
Возможно, я даже знала бы ее историю, если бы помнила, чтобыло вчера.
Перекатываюсь обратно на спину, подношу записку к самомуносу и читаю.
10/19 (воскр.): В выходные совсем ничего не делала. Джейми вотъезде, мама работала как проклятая.
Протупила два дня.
Из пятничной записки: Темно-синие джинсы и черпая кофточка скруглым вырезом; пожарная тревога во время физры (была одета в футболку скошкой... одолжила ее у Пейдж, так как у меня в шкафчике не оказалось).
Просьба Пейдж (на этой неделе). Попробуй поговорить с Джейми(это бесполезно, но постарайся).
С утра — визит к д-ру. Авария по дороге (не с нами).
Не смотри.
Принеси в школу: пластыри для почти зажившей мозоли, штаныдля йоги, футболку. МОБИЛЬНЫЙ ТЕЛЕФОН (у мамы в машине)
Эта записка ничем не отличается от тех, что будут оставляться— мною или для меня — на моем ночном столике или где-то поблизости каждое утро,до конца моих дней. По крайней мере, тех дней, которые я могу вспомнить.
Я сажусь на кровати, убираю записку и откидываю с лицавздыбленные после сна морковно-рыжие волосы, чтобы посмотреть на часы.
6:44.
Пора шевелиться.
Откидываю тяжелое одеяло. Машинально нашариваю ногамипушистые тапочки, не помню, кем и когда оставленные перед кроватью.
В глубине живота притаилось беспокойство, которое останетсясо мной надолго, Возможно, навсегда.
Я бываю спокойна лишь краткую долю секунды между тем, какоткрываю глаза, и тем, как на меня обрушиваются первые воспоминания.
А потом я вспоминаю.
Я вспоминаю все мелочи, которые проходят мимо внимания всехнормальных людей.
Но только не мимо меня.
Я все еще стою посреди комнаты. Моей комнаты. Я вижу еевпервые, но помню по завтрашнему дню.
Пустая кружка с использованным чайным пакетиком, намотаннымна ручку, стоит на столе, на подставке. Корзина для грязного белья возле шкафа,черный свитер свешивается через край, словно боится выпасть или, наоборот,пытается выбраться наружу. Плакаты и фотографии, иллюстрирующие жизнь обычногоподростка.
Забавно.
Изо всех сил вытягиваю руки над головой в надежде, что этопростое движение успокоит мои напряженные нервы, и одновременно разглядываюдурацкий коллаж из фотографий, на которых я запечатлена вместе с девочкой,известной мне как моя лучшая подруга Джейми Коннор. Джейми присутствует нетолько в моем завтра, но еще во множестве будущих дней и лет, поэтому я узнаюее сегодня. Коллаж выглядит очень по-детски, но я знаю, что он погибнет наутропосле прощального бала этого школьного года, так что пусть пока повисит.
Чем бы еще себя отвлечь?
Мой взгляд падает на четыре фотографии, где я изображена сженщиной, в которой узнаю свою мать. Фотографий с мамой на три или даже начетыре штуки больше, чем может позволить себе держать в комнатесреднестатистический ученик средней школы.
Я снова смотрю на часы, и у меня холодеет в желудке примысли о том, что прошло целых десять минут, а я все еще стою посреди комнаты,как потерянная.
«Шевелись!» — приказываю я себе.
Я бросаюсь в ванную, расположенную между моей комнатой испальней матери, и наскоро принимаю душ без мытья головы. Встав перед зеркалом,я улыбаюсь своему юному отражению, потом выуживаю заколку из забитого барахломящичка и убираю с глаз отросшие патлы. В другом выдвижном ящике нахожукосметику: размазываю немного жидких румян по скулам, пробегаю тушью поресницам и возвращаюсь в свою комнату, чтобы натянуть на себя что-нибудь изтого, что я не надевала в пятницу.
Сбегаю по скрипучим ступеням в бледно-желтую кухню, где меняждет завтрак, состоящий из блинчиков и яиц, но от волнения ничего не могупроглотить. Кое-как запихиваю в себя пару кусков, запиваю глотком апельсиновогосока, одеваюсь потеплее, хватаю свои вещи из коробки с надписью «Не забудь» ивыбегаю к машине, где меня уже ждет мама.
— Ты чуть не забыла вот это, — говорит она, когда яусаживаюсь. В протянутой руке она держит блестящий красный телефон.
— Нет, не забыла, — тихо шепчу я в окно, вспоминая записку.
Когда мы выезжаем из гаража в сумрачное октябрьское утро, ядумаю о том, что ждет меня сегодня.
Глава четвертая
После того как мы сворачиваем из своего квартала направо,чтобы выехать на магистраль, я включаю радио. Я стараюсь не думать о том, когдамы увидим аварию. Я бы вообще с удовольствием не сообщала себе об этом.
Радио настроено на произвольный выбор станции.
— Ты слушаешь музыку в машине? — спрашиваю я маму.
— Нет, детка, почти не слушаю. Выбирай, что хочешь, —отвечает она и улыбается мне через плечо, прежде чем перестроиться.
Я подкручиваю звук, чтобы лучше слышать песню, заезженную дотошноты.
Но я все равно буду всегда ее любить.
Песня заканчивается слишком быстро, следом вступает гладкийголос диджея, который надеется, что мы узнали первый сингл с дебютного альбома «TheMasters».
