Известный историк, автор неоднократно издававшейся и у нас классической книги «Влияние морской силы на французскую революцию и империю» Мэхен сначала приводит такие факты, как починка некоторых кораблей русского флота, шедшего в Архипелаг, в английских портах Спитхеде и Портсмуте, потом в Порт-Магоне (тогда принадлежавшем Англии) и т. п., а потом прибавляет, что эти явления «кажутся похожими на сон» позднейшим английским поколениям, помнящим Крымскую войну 1854–1855 гг. или русско-турецкую войну 1877–1878 гг., до такой степени позднейшая англо-русская вражда непохожа на вполне дружественные отношения, царившие между обеими странами в 1770 г., когда русские эскадры благодаря этому проходили из Балтийского моря в Средиземное, игнорируя французские и испанские угрозы.
III
Не очень спокойно было на душе у Екатерины при последовательной посылке эскадр Спиридова, Эльфинстона и Арфа в Архипелаг. Не говоря уже о враждебности французов, но и на английское благорасположение императрица не вполне твердо рассчитывала. Ревность, «жалузия» (la jalousie) англичан ее тревожила. «По известной всех англичан без изъятия жалузии ко всяким морским предприятиям других держав, нельзя, правда, ручаться, чтобы они внутренне и на нашу экспедицию без зависти взирать стали, тем больше, что противу ее будет их еще поощрять и некоторое опасение относительно к левантской их торговле…» Так велено было Н. И. Панину отписать русскому послу в Лондон, чтобы тот успокоил всячески британское правительство13.
Предприятие было такое сложное, хлопотливое, такое рискованное, сопряжено с такой массой непредвиденных дипломатических случайностей и военных затруднений и препятствий, что ни адмиралам, ни морякам Спиридову, Грейгу, Эльфинстону, какими бы дельными людьми в своей области они ни были, нельзя было поручить верховное руководство им.
Екатерина знала, к кому ей следует обратиться. Из всех людей, которые помогли ей в свое время совершить государственный переворот, Алексей Орлов не только сыграл наиболее решающую, капитальную роль, но и показал себя человеком, абсолютно ни перед чем не останавливающимся. Ни моральные, ни физические, ни политические препятствия для него не существовали, и он даже не мог взять в толк, почему они существуют для других.
Вот Петр III, которого он с Екатериной низвергли с престола, уже целую неделю сидит в запертой комнате в ропшинском дворце, и императрица не знает, что же с этим опаснейшим для нее арестантом дальше делать. То есть она-то знает, но стесняется сказать. И наперед уверена, что Алексей Орлов один только поймет ее и без слов… Он едет в Ропшу — и за обедом бросается на низвергнутого императора и душит его заблаговременно припасенным ремнем. Проходит тридцать шесть лет, царствует уже третий год Павел, — и граф Орлов в разговоре с Натальей Кирилловной Загряжской все удивляется, как «такого урода» терпят. — «А что же прикажешь с ним делать? Не задушить же его, батюшка?» — с укором замечает Загряжская. «А почему же нет, матушка?» — с искренним удивлением отвечает Алексей Григорьевич. Он был цареубийцей в душе; это было у него вроде дурной привычки, — говорила впоследствии хорошо его знавшая Загряжская (c’etait chez lui comme une mauvaise habitude). Он был гораздо умнее, храбрее, одареннее своего брата Григория Григорьевича, которого несколько лет подряд любила Екатерина и за которого она собиралась даже, по слухам, выйти замуж. Алексея она уважала гораздо больше, чем Григория, и не столько любила, сколько восхищалась его всегдашней и разносторонней оперативностью, — и боялась его. Эту боязнь заметил не только французский посол при русском дворе Сабатье де Кабр, который писал об этом в своем официальном докладе королю Людовику XV, но о том же говорят и другие свидетельства. Чего же могла страшиться всемогущая государыня, бывшая при этом женщиной очень неробкой? Трудно в точности ответить на этот вопрос. Но когда этот огромного роста атлет, этот русский былинный молодец Василий Буслаевич, Лихач Кудрявич входил в дворцовые чертоги, то Екатерина делалась другой, чем до его появления. Она его боялась, по-видимому, потому, что знала, до какой степени сам-то он абсолютно ничего не боится и ни перед чем не останавливается. Ненавидевшая его лично княгиня Дашкова в разговоре с гостившим у Екатерины энциклопедистом Дидро назвала Алексея Орлова «одним из величайших злодеев на земле». Это слишком сильно сказано. Неукротимые буйные силы жили в этом необычайном человеке, но далеко не всегда шли они на дурное. Отблеск чесменской славы озаряет его историческое имя. Он был одарен также и физической неестественной силой. До старости, уже живя на покое в Москве отставным вельможей в своем великолепном дворце, он любил при случае принимать участие в кулачных боях и нередко «ссаживал» при этом молодых бойцов, которым годился даже и не в отцы, а в дедушки. Страшный рубец, пересекавший и обезобразивший все его лицо, был им получен от сабельного удара при одном отчаянном, затеянном им побоище. Его при дворе так и называли по этому признаку «balafre» — непереводимым по-русски словом, происходящим от «1а balafre», что означает «рубец». Но не красотой пробил он себе дорогу к высшим почестям, к неслыханному богатству, и не физической необъятной силой заслужил он такое положение, что в самых трудных случаях он не искал, а его искали, не он просил, а его просили, и просительницей оказывалась иногда самодержавная владычица Российской империи.
И на этот раз, при снаряжении экспедиции из Балтики на восток Средиземного моря, Екатерине понадобились ум, хитрость, пронырливость, изобретательность Алексея Орлова, соединенные со способностью, где нужно — рискнуть, где нужно — поостеречься.
Затеваемая экспедиция уже потому не могла обойтись без Алексея Орлова, что именно Алексей Орлов с самого начала дал понять Екатерине, до какой степени может быть полезна в борьбе с Турцией помощь греков и на суше и на море.
Головоломная авантюра прибавлялась к трудному и без того предприятию! Но Екатерина, которой, вообще говоря, авантюризм был вовсе не так свойствен, как тому же Алексею Орлову, имела все основания думать, что на этот раз можно, в самом деле, попытаться выяснить, нельзя ли найти в этих далеких краях, на берегах Архипелага, неожиданных союзников.
В чем же, в сущности, был риск, даже в случае неудачи? Восставшим грекам пришлось бы худо, но положение русского флота в Архипелаге не стало бы хуже, даже если бы никакого восстания нигде и не начиналось.
Алексей Орлов и непосредственно и через брата своего Григория, тогдашнего фаворита императрицы, не переставал в своих письмах из Италии, где он находился, рисовать заманчивые картины восстания христианских подданных Порты. Екатерина решилась, Уже в 1768 г., сейчас же после объявления Турцией войны России, были приняты меры к организации постоянных сношений с греческим и славянским населением Турецкой империи. В Молдавию и Валахию был отправлен для агитации Назар Каразин, болгарин по происхождению, в Албанию — «венецианский грек» Иван Петушин, уже возивший Екатерине письма от Мавромихали из греческой области Майна (в Морее).
Что это за «венецианский грек» с такими чисто русскими именем и фамилией, — в рескрипте Екатерины к графу Орлову не объясняется. В Черногорию были отправлены Эвдемирович и Белич. Все эти эмиссары оказались во многом дельными людьми. Каразину удалось поднять против турок три тысячи арнаутов и 18 октября 1769 г. даже занять Бухарест. Но в январе 1769 г., называя Орлову Каразина, Екатерина, конечно, не могла предвидеть такого быстрого успеха со стороны своего эмиссара.
