— Малыш вот-вот родится! Нужно срочно позвать доктора Уилсона в дом Томми, пожалуйста!
Потом повернулась и бегом понеслась назад к Хелен. Она снова успокоилась и как будто заснула. Я села на стул и уже привычно прижала ладонь к ее животу. Через несколько минут схватки повторились, но на сей раз Хелен впервые за вечер открыла глаза и громко закричала. Затем повернула голову и увидела меня. Во взгляде ее читалось осуждение, как будто это я причиняла ей боль. Я схватила ее ладонь и крепко сжала ее обеими своими руками.
— Все будет хорошо, малыш вот-вот родится. Томми побежал за своей тетей Деборой, и доктор сейчас будет.
Хелен крепко зажмурилась, запрокинула голову и снова закричала. Я пришла в ужас, совершенно не зная, что делать. Она подтянула колени к подбородку и хватала ртом воздух.
— О нет, о нет, опять! — прошипела сестра сквозь зубы.
Я отдернула одеяло и заглянула: уже показалась головка ребенка, покрытая кровью и слизью. Желудок у меня сжался, я вцепилась в руку Хелен. Это было единственное, что пришло мне в голову — я понятия не имела, что делать. Потом дверь-ширма с громким стуком распахнулась, и вбежал доктор со своим чемоданчиком.
Я посмотрела на него — вид у меня, наверное, был напуганный до смерти.
— Он уже выходит!
Доктор Уилсон отодвинул меня, поставил свой чемодан на кровать рядом с Хелен и открыл его. Расстелив одно из принесенных мной полотенец на столике рядом с кроватью, он принялся доставать из чемоданчика странные инструменты и раскладывать их на полотенце.
— Возьми еще одно полотенце, разверни его и держи, — велел мне доктор.
Я встряхнула полотенце и одной рукой протянула его врачу.
— Нет, это для ребенка. Разверни его и держи на руках так, чтобы завернуть в него малыша.
Я сделала, как он сказал, и встала, держа перед собой полотенце на вытянутых руках. Насмерть перепуганная, я смотрела, как выходят на свет плечики и ручки ребенка. Мне было ужасно, невероятно страшно, но я зачарованно стояла и смотрела, не в силах отвернуться. Доктор взял младенца за бока и легонько потянул, пока все тельце не вышло наружу. От его живота тянулась странная штука, похожая на веревку, заканчивавшаяся где-то внутри Хелен. Ребенок казался мне крошечным, но я понятия не имела, какими они бывают. Потом увидела его причинное место и поняла — мальчик. Прежде я никогда не видела мужское достоинство: все дети, которых я видела, были одетыми. К тому же они были, как минимум, на несколько недель старше, ведь родились 9-месячными, а не 7-месячными.
Я ждала, что он заплачет — но нет. Доктор перевернул ребенка и слегка встряхнул, но крика не было. Он легонько похлопал его несколько раз по попке, затем, уже сильнее, по спине. Ничего. Наконец он завернул его в полотенце, что я держала, и взял его из моих рук. Держа его на руках, он несколько раз дунул ему в рот, затем прижал ухо к его груди. Потом вздохнул и положил его на постель. Перетянул пуповину и отрезал ребенка от Хелен. Затем завернул ребенка в полотенце и вручил его мне. Я протянула руки и взяла его, как еще несколько дней назад брала на руки своих кукол. Доктор вновь обратил свое внимание к Хелен, когда в комнату вошли Томми и тетя Дебора. Она увидела сверток в моих руках и, должно быть, поняла, что случилось.
Тетя Дебора взяла меня за руку и подтолкнула к двери.
— Томми, уведи девочку отсюда. Нам с доктором нужно все прибрать.
Томми послушно положил руку мне на плечо и вывел из комнаты. Вместе мы прошли на кухню. Я остановилась, сжимая в руках крохотный сверток. Томми посмотрел на меня.
— Он много плакал?
— Он вообще не плакал, — ответила я.
Мои слова шокировали его. Он сел на стул и протянул руки. Я вручила ему младенца, он положил его на стол, развернул полотенце и уставился на него. Потом дотронулся пальцем до его крошечного личика, и по щекам его потекли слезы.
— Посмотри на него, Мод. Маленький мальчик. Хелен сказала, если будет мальчик, она разрешит мне назвать его Генри Матиас, в честь моего дедушки.
Он встал, вернул мне ребенка и вышел из кухни на задний двор. Я слышала, что он кричит что-то страшное. Спустя мгновение я вновь завернула ребенка и прижала его к груди. Потом отнесла его и положила в кресло-качалку в углу кухни, а сама села рядом и принялась тихонько качать. Время от времени я разворачивала полотенце и заглядывала в его идеальное личико, надеясь, что он пошевелится, опровергнув то, что, как я уже поняла, произошло.
Не знаю, сколько времени прошло. Наконец в кухню вошел доктор.
— Где Томми? — спросил он.
Не прекращая качать, я кивнула в сторону заднего двора. Доктор все понял. Он вышел во двор, и через открытую дверь я слышала, как он разговаривает с Томми.
— Хелен поправится. У нее будет столько детей, сколько она захочет. Но сейчас она потеряла много крови, и ей потребуется время на восстановление. Я не хочу, чтобы она вставала, по крайней мере, недели две, и даже тогда какое-то время она будет слаба. Нужно, чтобы кто-то был при ней и заботился о ней, пока ты на работе.
— У тети Деборы есть свои дети, она не может быть здесь целый день, — ответил Томми испуганным, надломленным голосом.
— Зато Мод может. Она все равно будет здесь, и для своего возраста она очень смышленая.
— Мод? Здесь?
— Конечно. Теперь из всей семьи у нее осталась только Хелен. Куда еще ей идти?
— Не знаю, об этом я как-то не думал.
— Понимаю. День был ужасный. Я договорюсь с похоронным бюро и священником насчет похорон, а ты попытайся отдохнуть. Завтра будет не легче.
Я встала, взяла свой маленький сверток и отнесла в специально приготовленную для ребенка комнатку. Томми покрасил стены в светло-желтый цвет со светлыми деревянными панелями, там были комод и люлька. Я положила младенца в люльку и подоткнула ему одеяльце. Погладила головку, все еще в следах слизи.
Я вытащила из комода постельное белье и постелила на полу. Сняла ботинки и носки, легла, завернулась в одеяло и впервые заплакала. Но то не были слезы горя. Я была так рассержена тем, что Господь допустил это, — до самой глубины души! Мне самой было страшно от такой злости. Всю жизнь меня учили, и я верила, — что сердиться на Бога грешно. Я боялась, что за такие мысли Бог накажет меня. Ребенок, которого Хелен так ждала, умер, как и мои мать и отец. Если Бог нас любит, как мог он так поступить с нами?
Но больше всего меня напугали слова доктора. Теперь некому было обо мне позаботиться, кроме Хелен, — других родственников у меня не осталось. И ради собственного благополучия я должна была заботиться о ней, следить за тем, чтобы с ней ничего не случилось.
Спустя какое-то время дом наконец затих и стало темно, а вскоре и мои слезы прекратились, и злость во мне улеглась. Я встала и взяла малыша из люльки. Затем снова легла на свою импровизированную постель, обнимая ребенка. Но всю эту страшную ночь я не могла сомкнуть глаз до самых первых лучей солнца.
