Даже если бы нам и посчастливилось найти место на одном из немногих кораблей, покидавших Хель, угроза нападения со стороны советского военно-морского флота делала перспективу добраться до рейха несбыточной. В то же время большинство офицеров, находившихся на полуострове Хель, даже не пыталось перебраться на материк, несмотря на приказы возвращаться в Германию. Чувство офицерской чести и солидарность с подчиненными погрузили их в состояние пассивной покорности судьбе. Невзирая на упадок военной дисциплины, никто из них не желал, чтобы солдаты посчитали своих боевых командиров трусами и дезертирами, оставившими их умирать в непосредственной близости от родной страны, хотя было бессмысленно оставаться и предаваться бездействию. Примерно через две с половиной недели после прибытия на Хель Юхтер как-то раз оказался за пределами нашего жилища в тот момент, когда русские неожиданно обрушили на полуостров заградительный огонь. Поскольку он находился на открытом пространстве, то получил ранение — осколки снаряда попали ему в бедро. Известив медиков о том, что мой сослуживец ранен, я попросил нашего полкового врача осмотреть его.
Наблюдая за тем, как он делал перевязку Юхтеру, я спросил, не нужно ли наложить жгут на ногу, чтобы не допустить кровопотери. Однако наш эскулап заверил меня в том, что нет необходимости и что ранение не опасно.
Закончив перевязку, врач велел мне переправить Юхтера в полевой госпиталь, размещавшийся в подземном бетонном бункере. Я помог санитарам отнести моего раненого товарища туда, куда было сказано.
Внизу, в бункере, раненые лежали вповалку вдоль стен. Подойдя к дежурному врачу, я сообщил ему, что мы принесли тяжело раненного солдата, которому нужна срочная медицинская помощь. Тот ответил мне:
— Да, да, мы присмотрим за ним. Но мы всех осматриваем в порядке очереди. Положите его на пол. Когда до него дойдет очередь, его обязательно осмотрят.
Наклонившись к Юхтеру, я заверил его:
— Я вернусь завтра и проверю, как твои дела.
Вернувшись на следующее утро, я узнал, что ночью Юхтер скончался. Я понял, что он умер, скорее всего, от потери крови, я разозлился на полкового врача, пренебрегшего моей просьбой наложить жгут. Даже после тех смертей, которые мне довелось видеть во время боев, смерть Юхтера показалось мне бессмысленной жертвой Молоху войны.
Оставшись один и не имея ничего, кроме формы и оружия, я глубоко задумался над сложившейся обстановкой.
Новых приказов я больше не получил, но теперь я почувствовал новый мотив поскорее покинуть Хель.
На следующий день ранним вечером я вышел из нашего жилища и отправился к гавани, для чего нужно было преодолеть расстояние примерно в 500 метров. Совершенно неожиданно для себя я оказался в ситуации, которой суждено было изменить мою жизнь. Увидев здесь соединение численностью в 400 полностью экипированных солдат, я понял, что эта заново сформированная часть собирается покинуть Хель. Я сразу же принял решение присоединиться к ней и отправиться туда, куда ей было приказано. Поговорив с солдатами, я распознал у них силезский диалект и выяснил, что их пехотный полк получил приказ эвакуироваться в рейх. Странно, но во время моего путешествия из Пиллау никто не обратил внимания на мое присутствие и не стал спрашивать у меня документы. Я так и не понял, чем было вызвано подобное равнодушие — моим званием, наградами или всеобщим хаосом.
Когда с наступлением темноты поступил приказ отправляться в путь, я просто проскользнул на борт одной из небольших барж вместе с двумя сотнями солдат. Через полчаса, отдалившись от гавани примерно на пару километров, мы увидели впереди какую-то гигантскую тень. Это был совершенно новый эсминец кригсмарине, на котором нас должны были переправить в Германию.
Когда мы поднялись на борт корабля, экипаж нас тепло встретил и помог разместиться. Рядовым пришлось провести ночь под открытым небом на палубе, меня же проводили в одну из кают. Несмотря на то что в последнее время часто говорили о торпедных атаках русских, обрушивавшихся на немецкие корабли, которые двигались на запад, я не боялся гибели в море. Напротив, в моей душе поселилась надежда на благополучный исход. Что же будет с нами?
На следующее утро меня разбудил какой-то моряк.
— Герр обер-лейтенант, война окончена! — сообщил он.
Было 9 мая 1945 года.
Оглядываясь в прошлое, я понимаю, что мой счастливый отъезд с Хеля в ту ночь, возможно, спас мне жизнь, избавив от возможного плена или самоубийства. И все же в ту минуту, когда мне стало известно о капитуляции Германии, мое настроение было далеко не радостным, но оно также не было и печальным. Я ощущал тупое безразличие и неуверенность в будущем — моем собственном и моей страны.
Глава 1
Деревенское воспитание
Всего лишь через пять лет после окончания Второй мировой войны, закончившейся для меня спасением на борту немецкого эсминца, мои мысли занимал призрак новой войны с Россией.
Я прекрасно знал, что такое война. Нестерпимая жара и пыль летом. Пронизывающий до костей холод зимой. Топкая грязь весной и осенью. Ненасытные комары и вездесущие вши. Вечная нехватка сна и нескончаемая физическая усталость. Свистящие над головой пули. Взрывы бомб и снарядов, сотрясающие землю. Вонь разлагающихся трупов. Постоянный страх плена или смерти. Мучительная боль при виде гибнущих товарищей. Бессмысленная жестокость. Тяжелая разлука с любимыми, родными и близкими.
Когда в конце 1940-х годов отношения Советского Союза и Запада обострились, на горизонте замаячила угроза новой войны. Мне не хотелось, чудом оставшись в живых на полях боев в России, снова вставать в строй и отправляться под пули. Будучи молодым ветераном войны, младшим офицером, служившим в рядах вермахта, я был уверен, что бундесвер, армия новоиспеченной Западной Германии, непременно призовет меня на службу, если разразится новый вооруженный конфликт. Этого мне нисколько не хотелось.
Столкнувшись с перспективой нового военного конфликта в Европе и все еще тяжелыми экономическими условиями жизни в послевоенной Германии, мы с женой стали подумывать об эмиграции и поиске лучшей доли в какой-нибудь чужой стране. Окончательное решение эмигрировать стало самым трудным из всех, что мне когда-либо приходилось принимать. Позднее мне стало понятно, что это был поворотный пункт моей судьбы, когда я оставил за своей спиной Германию и войну, перебравшись сначала в Канаду, а затем в Соединенные Штаты.
С возрастом нам все чаще вспоминается прошлое. Говорят, что чем старше ты становишься, тем чаще мысленно возвращаешься к тому, что когда-то произошло с тобой. Наверное, это так. Хотя прошло уже более полувека, воспоминания о детстве, проведенном в Германии, о годах армейской службы в годы Второй мировой войны, о борьбе за выживание в послевоенной Германии и первых месяцах жизни за океаном остаются по-прежнему яркими.
Мое поколение было воспитано в соответствии с другой шкалой ценностей, чем поколение нынешних юных немцев. Семья была основой тогдашнего немецкого общества, она имела тесную связь со школой, церковью и государством и была призвана укреплять общественный порядок и консервативные ценности. В Германии семьи и школы обучали мое поколение уважению к ровесникам и старшим по возрасту, а также к властям. Такое уважение сегодня безвозвратно утеряно.
