Пролог
Апрель — май 1945 года
Последние приказы
16–18 апреля 1945 года
Это был конец.
Это был конец моей роты.
Это был конец 58-й пехотной дивизии.
Возможно, что конец настал и для Германии, и для меня.
Через четыре года после вторжения в Россию день 16 апреля 1945 года стал худшим днем войны. За последние несколько часов минометная рота, которой я командовал, просто перестала существовать.
То, что случилось на главном пересечении дорог в Фишгаузене, было не обычным сражением, а скорее катастрофической кульминацией мощного заградительного огня советских войск, обрушивавшегося в течение последних недель на наши отходившие на запад части. Окончательно застряв в гуще отступающих войск, которые двигались по единственной дороге через этот небольшой городок в Восточной Пруссии, мы больше не могли идти дальше. Артиллерия четырех советских армий и нескольких сотен советских самолетов обрушили огонь на это огромное скопление немецких войск. Те, кому не удалось скрыться через городские переулки, были уничтожены огневым валом русских снарядов и бомб. В результате налета советской истребительной авиации на западные окраины Фишгаузена мое лицо было посечено массой крошечных осколков. Я почти ослеп от грязи и крови, застилавшей глаза, однако понимал, что мне повезло остаться в живых в этом кромешном аду.
Было ясно, что от моей сильно поредевшей за последние дни роты почти ничего не осталось. Смерть огромного количества подчиненных меня потрясла, и это при том, что за годы войны я видел смерть многих боевых товарищей.
Однако больше всего меня потрясло нескончаемое разрушение военного порядка, начавшееся еще до того, как мы добрались до Фишгаузена. До этого времени, даже несмотря на усиливающийся хаос войны, вермахту все еще удавалось сохранять в своих рядах строгую дисциплину и сплоченность подразделений. Теперь перестала существовать даже самая малая видимость порядка.
В сложившихся катастрофических условиях казалось невероятным, что всего три с половиной года назад русские находились в столь же бедственном положении, как мы сейчас, и СССР находился фактически на грани исчезновения, когда мы стояли у самых ворот Ленинграда. И все же я был свидетелем того, как обратился вспять прилив войны, и русские, медленно оправляясь от поражений и потерь, объединились с англо-американскими союзниками и вынудили Германию перейти от наступления к обороне.
Когда в мае 1944 года я вернулся на Восточный фронт с курсов офицерской подготовки, вермахт уже отступил с большей части ранее занятой им советской территории. Группа армий «Север», одна из трех мощных военных группировок рейха на Востоке, отступила из Ленинградской области в Эстонию. Несколько недель спустя группа армий «Центр», располагавшаяся южнее нас, была практически полностью уничтожена мощными ударами советских войск. В следующие месяцы мы отступили еще дальше на запад, откатившись на территорию германского рейха.
Начиная с последних чисел января 1945 года я командовал стремительно уменьшавшейся в численном отношении минометной ротой, которая вела непрекращающиеся бои с частями Красной Армии, неуклонно выдавливавшими нас в Восточную Пруссию.
При очевидном превосходстве Красной Армии в живой силе и военной технике было ясно, что наше положение становится с каждым днем все хуже и хуже. Тем не менее мы продолжали сражаться. Разве у нас оставался другой выбор? Воюя с врагом на фронте, мы имели в тылу воды Балтийского моря. Надежды прорваться в центральную Германию у нас практически не оставалось. Как загнанные в угол звери, мы были вынуждены отчаянно сражаться за свою жизнь.
Получив повышение в звании с обер-лейтенанта до капитана в конце марта того же года, я пытался установить дисциплину и поддерживать моральный дух подчиненных. Солдаты моей роты старались сохранить свой обычный дух доверия, однако ни для кого не было секретом то, что ждет нас в будущем. В этих обстоятельствах погибнуть от русской пули на поле битвы казалось лучшим вариантом, чем испытать ад в русском плену.
Будучи офицером, я особенно боялся плена. Если останусь в живых, то у меня будет небогатый выбор: сдаться русским или совершить самоубийство. Я намеревался сохранить для себя последнюю пулю, однако не был уверен в том, что у меня хватит мужества покончить с собой. Всего через два месяца мне исполнится двадцать пять, и мне не хотелось умирать. До сих пор мне удавалось избегать смерти и не думать об этой ужасной дилемме: самоубийство или неволя.
Поскольку Фишгаузен превратился в дымящиеся развалины, а части Красной Армии находились от нас всего в паре километров, я побрел на запад вместе с оставшимися в живых немецкими солдатами по главной дороге, которая проходила через сосновые леса. Оказавшееся на пределе физических и эмоциональных сил, мое тело двигалось вперед чисто автоматически. Мой разум оцепенел, но я все еще ощущал личную ответственность за подчиненных. Главной целью для меня стало отыскать тех из моих людей, кому посчастливилось сохранить жизнь в этой кровавой мясорубке. Возможно, они скрываются где-нибудь в заброшенных домах или в подземных складах боеприпасов, которых было много в лесу.
Кровь и песок, облепившие мое лицо, все еще заслоняли мне обзор. Я, спотыкаясь, брел по дороге и почти не видел, куда иду. Примерно через каждые двадцать метров пути свист очередного снаряда заставлял меня бросаться на землю. Снова встав на ноги, я упрямо продолжал шагать вперед, пытаясь вытереть глаза, чтобы понять, где нахожусь и где можно найти убежище от нового залпа вражеской артиллерии.
Примерно в миле от Фишгаузена на северной стороне дороги появилась группа из десяти солдат моей роты. Они только что вышли из блиндажа размером двадцать на тридцать метров. Среди них был гауптфельдфебель Юхтер, начальник тыла, а также пара фельдфебелей, два обер-ефрейтора и несколько рядовых.
— Где остальные? — мрачно спросил я.
Один из солдат тихо ответил:
— Мы попали под огонь бомб, а также реактивных и артиллерийских снарядов. Мы потеряли всех лошадей. Мы потеряли все снаряжение. Мы все потеряли. Все разрушено. Мы — последние, больше никого нет.
Я понял, что те, кто уцелел, либо потерялись в суматохе отступления, либо сумели прорваться на запад.
Говорить было больше не о чем. События последних часов и недель отняли у нас остатки сил, как моральных, так и физических. Нас, собравшихся в блиндаже, охватило мрачное настроение, предчувствие скорого конца. Моим подчиненным нужны были лишь главные сведения и указания. Они надеялись услышать их от меня, но я знал не больше, чем они. Впервые за время войны я остался без приказов вышестоящего начальства и не знал, что делать и чего ожидать дальше.
Испытывая настоятельную необходимость в таких приказах, я сообщил моим людям, что, как только у меня восстановится зрение, я отправлюсь на поиски командира нашего 154-го пехотного полка, подполковника Эбелинга. Примерно час спустя, после того как один из солдат протер мне глаза и извлек осколки из лица, я почувствовал, что снова могу нормально видеть.
