Но еще раньше два брата Мнишков, Юрий (отец Марины) и Николай (около 1550-1597), успели «прославиться» в темной истории, положившей, по слухам, начало богатству и влиянию этого поколения рода Мнишков. Они были обвинены в сводничестве, поставке любовниц, знахарок и чародеев самому королю Сигизмунду-Августу. Особенно гремело имя молодых братьев Мнишков в авантюрной истории с похищением Барбары Гизанки из варшавского монастыря бернардинок. Доставленная ими красавица не только стала любовницей короля и родила ему дочь, но и вполне могла превратиться в новую польскую королеву. То, что король попал в зависимость от братьев Мнишков в таком деликатном деле, не укрылось от глаз шляхты. После внезапной смерти короля Сигизмунда-Августа братьев на сейме 1573 года обвинили в действиях, приведших чуть ли не к гибели короля, а также в том, что они ограбили казну и вывезли ценности из одного из королевских замков. Но до официального предъявления обвинений и начала судебного расследования дело все же не дошло. Сказанное в пылу полемики так и осталось недоказуемым. Во всяком случае, братьям удалось оправдаться, хотя расплата в виде удаления из Кракова от нового королевского двора все-таки последовала. Шлейф этой истории потом долго тянулся за Мнишками. Для современников Марины, помнивших историю с Барбарой Гизанкой, судьба дочери сандомирского воеводы, отправленной отцом по сути в наложницы самозваного царя Московии, была поучительной и могла считаться карой за прежние грехи. В свою очередь семья Мнишков, как в начале XVII века, так и сто лет спустя, много трудилась над тем, чтобы обелить действия воеводы Юрия Мнишка в истории с царевичем и Мариной.
Скорее всего, судьба Марины Мнишек сложилась бы обычно, окончившись более или менее удачным замужеством, приумножившим родовые связи и богатства семьи Мнишков. Но соблазн брака с будущим московским царем оказался столь велик, что все участники драмы закрыли глаза на странные обстоятельства появления царевича Дмитрия Ивановича из небытия.
Первым в череде тех влиятельных лиц в Речи Посполитой, кто активно способствовал распространению легенды о чудесно спасшемся царевиче, был князь Адам Вишневецкий [21]. Его весьма заинтересовали речи беглого хлопчика из Московии, который «открыл» ему свое царское происхождение. А ведь уже случалось, что за эти намеки будущему московскому царю смеялись в глаза и выталкивали его в шею. Правда, когда он совершал паломничество по православным монастырям южной Руси как инок Григорий Отрепьев, все было в порядке. Спасаясь от разразившегося в Москве жестокого голода, дьякон Чудова монастыря Григорий Отрепьев и его спутники иноки Варлаам Яцкий и Мисаил Повадин переезжали из одного монастыря в другой. «Извет Варлаама» – челобитная одного из спутников Григория Отрепьева, поданная в сентябре 1606 года царю Василию Шуйскому, является одним из самых важных источников наших сведений о «царевиче Дмитрии». Долгое время историки, прежде всего те, кто вслед за Н. И. Костомаровым не склонен был доверять годуновской пропаганде, обосновывавшей тождество «царевича» с Григорием Отрепьевым, сомневались в ее деталях. С. М. Соловьев, напротив, считал челобитную Варлаама «важным, обстоятельным и живым источником относительно бегства Григория Отрепьева из Москвы» [22]. Впоследствии отец Павел Пирлинг обратил внимание на то, что показания Варлаама Яцкого совпадают с тем, что Лжедмитрий I говорил о себе в Речи Посполитой (это наблюдение подтвердил И. А. Голубцов) [23]. Детали пребывания «в Литве» Лжедмитрия I – Григория Отрепьева становятся известны, таким образом, из двух независимых источников.
Из Московского государства ушли три чернеца. Всех их связывало общее происхождение из рядовых детей боярских Галича, Коломны, Серпейска. Несмотря на «обычный» статус их родителей, это все-таки не совсем простые люди, обязанные тянуть тягло и пахать землю, а те, кто в светской жизни имел статус служилых людей «по отечеству» и находился на более или менее комфортной середине социальной лестницы. Для таких детей боярских, в отличие от посадского человека или крестьянина, путь на социальный верх был возможен, но чрезвычайно труден. Нужно было прежде всего нести тяжести ежегодных военных походов в строю дворянской конницы, состоявшей из сотен таких же не выдающихся по происхождению детей боярских. Чтобы как-то преодолеть жесткий порядок, которому следовало большинство, использовались обходные пути. Одним из них был уход от верстания поместными и денежными окладами, после чего дворянский недоросль, достигнув пятнадцатилетнего возраста, ехал не на службу в полки, как его сверстники, а шел служить в боярский двор или в монастырь. Так поступил Григорий (в миру Юрий) Отрепьев, которого современники позднее узнали в объявившемся в Польше самозваном царевиче Дмитрии Ивановиче. «Юшка» (а молодых и неродовитых всегда звали уменьшительным именем) служил во дворах Михаила Никитича Романова и их свойственника князя Бориса Камбулатовича Черкасского. Поступление в холопы во двор к боярам Романовым было для него лишь эпизодом. В те времена это не считалось чем-то зазорным, скорее даже наоборот: «клиентские» связи с боярским родом могли сильно помочь в будущем. Маленький человек с «комплексом императора» где-то должен был подхватить саму мысль о возможности отождествления себя со спасенным царевичем. Двор Романовых, родственников первой жены Ивана Грозного, был подходящей средой для такого рода разговоров и мыслей. Не Романовы были заинтересованы в молодом Григории Отрепьеве, а он в них.
Последовавшие затем пострижение Отрепьева и уход в монастырь связывают с опалой на род Романовых осенью 1600 года. Якобы романовский холоп только постригом спасся от начавшихся преследований. Однако до таких, как он, никому, по большому счету, не было дела. Кроме того, подобная версия плохо соотносится с историей самозванца, как она приведена в «Новом летописце». По сведениям этого источника, Юшка «как бысть в возрасте, и даше ево к Москве на учение грамоте; грамота ж ему дася не от Бога, но дияволу сосуд учинися и бысть зело грамоте горазд и во младости пострижеся на Москве, не вем где» [24]. После этого Григорий год прожил в суздальском Спасо-Евфимьевом монастыре, потом еще в одной обители и затем вернулся в Москву, узнав, что его дед, Замятия Отрепьев, поступил в Чудов монастырь. Следовательно, никаких точных сведений о «постриге» самозванца не существовало. По монастырям же он должен был скитаться несколько лет, а не год с небольшим (именно столько времени прошло от опалы Романовых до бегства Григория Отрепьева в Литву весной 1602 года). Потеряв покровительство Романовых, Григорий Отрепьев, как их вчерашний холоп, мог найти заступничество только у кого-то из своих родственников. Отсюда поворот в его биографии, связанный с появлением самозванца в Чудовом монастыре, где за него мог походатайствовать дед Замятия. Тем более что Григорий Отрепьев действительно выделялся своими способностями. Молва о его успехах в книжном письме распространилась в монастыре очень быстро. Отрепьев попал в келейники к самому патриарху Иову, «живяше» у которого, сочинял каноны святым. При своих посещениях царского дворца патриарх Иов иногда брал с собой молодого монастырского слугу. Так будущий «царь Дмитрий» впервые попал в кремлевские терема – правда, в своей чернецкой одежде. Ему же явно хотелось большего.
