Мечтая о дипломатической, то есть, по определению, гражданской, карьере, он, однако, проявляет свойственное ему во всем рвение и на военном поприще: заканчивает в 1936 году конноартиллерийское училище во Владимире-Волынском первым в своем выпуске и получает в награду почетную шпагу от президента Польской Республики. Первым стоит его имя и в списке выпускников элитной дипломатической школы (1938 г.). Наконец, 1 февраля 1939 года, его принимают на службу в МИД.
Ровно через год подпоручик Ян Козелевский (в то время он носит подпольный псевдоним Ян Каницкий), прибыв из оккупированной Варшавы во Францию, кратко описывает для премьер-министра польского правительства в изгнании[5] генерала Сикорского путь, который он прошел с сентября 1939 года, после разгрома Польши: «шесть недель провел в заключении у большевиков под Полтавой», выдан Германии как простой солдат, уроженец Лодзи, «десять дней пробыл в немецком концлагере в Радоме», бежал, стал работать в подполье. «С подпольными заданиями побывал во Львове, Лодзи, Вильно, Познани, Люблине и т. д. Я брат пана Конрада, то есть полковника Козелевского». Вместе с Марианом — «паном Конрадом» — они уже в декабре 1939 года составили первый отчет о положении польского населения и общественном мнении в стране (который был передан правительству в изгнании неким дипломатом нейтральной страны) — отсюда глубокая осведомленность, которую Ян проявил в 1940 году в Париже и Анже, куда был послан курьером от польских подпольщиков. В Париже он записался добровольцем в формирующуюся польскую армию, но в том же документе приписал: «Если правительство сочтет нужным, я готов вернуться в Польшу и оставаться там. Мое желание — служить Польше в самых трудных условиях». Слово «трудных» подчеркнуто Сикорским.
Между тем в Анже, где тогда находилось польское правительство, и генерал Сикорский, и его сподвижник, бдительный министр внутренних дел профессор Станислав Кот, приняли Карского довольно сдержанно, опасаясь, не относится ли он к ярым последователям маршала Пилсудского. Однако Кот, опытный педагог, очень скоро понял, что перед ним человек редкостных качеств — позднее в Лондоне он назовет его настоящей жемчужиной, — высоко оценил его дисциплинированность, цепкую память, аналитический ум и решил сделать его доверенным эмиссаром правительства. «Вы покорили профессора Кота», — удивленно сказал Сикорский молодому подпоручику. А тот, по приказанию Кота, выучил наизусть длинные и сложные инструкции, которые правительство передавало руководителям Сопротивления.
— Ты все понял?
— Да, пан профессор.
— Я должен бы привести тебя к присяге, взять слово хранить тайну. Но какой в этом смысл? Я тебе верю. Если бы ты захотел стать предателям, все равно бы стал им. Да хранит тебя Господь[6].
Моральными и профессиональными качествами эмиссара неизменно восхищались все, с кем он работал. Когда в апреле
1940 года, вернувшись в Варшаву, он отчитался перед лидерами политических партий, они были буквально потрясены. Сам же он скромно называл себя «граммофонной пластинкой, которую записывают, пересылают и прослушивают», и считал своим долгом скрупулезно выполнять то, что ему поручали.
Из страха заговорить под пыткой в гестапо он пытался покончить с собой — патриотическая жертва, значимость которой для ревностного католика трудно переоценить. Когда же он отправлялся с другим важнейшим заданием, причем двойным — от Делегатуры (представительства польского правительства в изгнании внутри страны) и от евреев гетто, — иерархи католической церкви оккупированной Польши дали позволение вручить ему медальон с частицей Святых Даров. Одновременно подпольщики снабдили курьера дозой яда. Понимая несовместимость этих вещей, он перед отъездом отказался от яда. Карский совершенно искренне считал себя новым миссионером, это подтверждают его слова, сказанные сорок лет спустя, в 1981 году: «Бог выбрал меня, чтобы я увидел то, что увидел, и засвидетельствовал это».
В Польше Карский работал под началом генерала Ровецкого, верховного главнокомандующего Союза вооруженной борьбы, внутренних вооруженных сил Сопротивления, переименованных в феврале 1942 года в АК — Армию Крайову (то есть Отечественную армию)[7]. В 1940–1942 годах поручик Ян Козелевский носил псевдоним Витольд. Под этим именем его знали в подполье. Витольд Кухарский был арестован в Словакии, передан в гестапо, подвергнут пыткам и бежал. Именно это имя стояло в указе, подписанном генералом Ровецким в феврале 1941 года, о награждении эмиссара орденом Воинской доблести (Virtuti Militari). Сам герой узнал об этом только в девяностые годы от историка Анджея Кунерта, нашедшего указ в секретных архивах. Не знал о нем и генерал Сикорский, когда в январе 1943 года вручил орден Virtuti Militari Яну Карскому в Лондоне.
Псевдоним Ян Карский присвоило Витольду лондонское правительство, когда летом 1942 года он готовился, по поручении главы Делегатуры Сирила Ратайского и лидеров политических партий, к крайне рискованной поездке в Лондон в качестве посланца внутреннего гражданского Сопротивления.
В 1987 году Ян Карский пересказал своему биографу Станиславу М. Янковскому разговор, который состоялся у него с Ратайским незадолго до отъезда в Лондон:
— Я хочу попросить вас встретиться перед отъездом с представителями еврейских организаций. Вы сможете это сделать?
— Разумеется, пан делегат.
— Вы повезете в Лондон поручения от политических партий. Они к этим партиям не принадлежат, но они тоже польские граждане. И надо выслушать их, если они хотят что-то передать.
О том, что последовало дальше, рассказано в незабываемой главе «Гетто», которая начинается со встречи курьера с одним из руководителей еврейской социалистической партии Бунд Леоном Фейнером и одним из лидеров сионистов. Это была официальная часть его «еврейской миссии»: запомнить и передать по назначению вопросы еврейской общины правительству и ее наказы двум представителям еврейского меньшинства в лондонском Национальном совете: адвокату Игнатию Шварцбарту и рабочему-бундовцу Шмулю Зигельбойму. Карский знал, что еврейская секция бюро информации АК уже собрала и микрофильмировала все документы, которые подтверждали преступления, творящиеся в варшавском гетто, и акции по уничтожению евреев, начавшиеся в Треблинке, Белжеце, Собиборе. В Лондоне и Нью-Йорке считали информацию об этих зверствах преувеличенной. Поэтому Ян Карский согласился дополнить официальную часть добровольной ролью очевидца, понимая, что это может стоить ему жизни. Зато он получит право говорить о том, что видел собственными глазами, и просить ускорить помощь.
