У арены толпились простые люди. Казалось, они всегда здесь. Генрих будет доволен; конечно, он победит на турнире, и ему нравилось, что народ увидит его победу. В своих сверкающих доспехах, действительно потрясающей красотой и огромным ростом — при дворе нет никого выше Генриха ростом — он покажется им всем богом. Мог ли человек, хотя бы на дюйм выше короля ростом, иметь хоть какие-то шансы на его расположение, раздумывала Катарина.
Она отгоняла такие мысли. Время от времени они приходили к ней, но Катарина не желала и думать об этом. Ее Генрих — мальчик, со всеми свойственными такому возрасту недостатками. Для своих лет он слишком ребячлив, но она всегда должна помнить, что в детстве он был под сильным давлением отца, который всегда страшился, что того могут испортить другие, и всей душой желал, чтобы Генрих Восьмой правил так же, как Седьмой.
Генриха не было видно поблизости, поэтому она знала, что он появится позже, переодетый каким-нибудь странствующим королем, может быть, нищим или разбойником — в такой роли, которая заставит всех присутствующих замереть от изумления. В этом новом обличье он или станет сражаться на турнире и, как победитель, раскроет, кто он такой, или же покажет свое лицо перед турниром, а потом победит. Все пойдет по знакомому заведенному порядку, и всякий раз Катарине нужно будет вести себя так, как будто это произошло впервые. Всегда ее изумление тем, что победитель, на самом деле, король, должно казаться непринужденным и естественным.
«Что со мной происходит?» — спросила она себя. Было время, когда ей доставляло большое удовольствие участвовать в его развлечениях. Может, потому, что в первый год их женитьбы ей казалось, что она живет во сне? В те дни еще были так свежи в памяти воспоминания о недавних унижениях; разве она стала менее благодарной теперь, когда прошло какое-то время?
На арену выехал отшельник, и толпа притихла. На нем было серое одеяние и оборванная траурная повязка.
Нет, подумала Катарина, он недостаточно высок. Это не главная маска.
Отшельник приблизился к ее трону и, оказавшись перед ней, низко поклонился и громко вскричал:
— Молю Ваше Королевское Величество позволить мне сразиться перед вами на турнире.
Катарина ответила, как ей следовало:
— Но вы не рыцарь.
— Я же просил бы Вашего Высочайшего разрешения на то, чтобы попробовать свои силы — в честь Вашего Величества.
— Отшельник... сражаться в мою честь!
Толпа насмешливо заулюлюкала, но Катарина подняла руку.
— Довольно странно, что на турнире оказался отшельник, и еще более странно, что он выразил желание сражаться. Однако, наш великий король так любит всех своих подданных, что не откажется порадовать любого и каждого. Самый смиренный отшельник будет сражаться в нашем присутствии, если таково его желание. Но предупреждаю вас, отшельник, это может стоить вам жизни.
— Я с радостью отдам ее за мою королеву и моего короля.
— Так будь по-вашему,— воскликнула Катарина.
Отшельник отступил назад, выпрямился во весь рост, сбросил свои лохмотья — и перед ней предстал рыцарь в сверкающих доспехах, никто иной как сам Чарльз Брэндон.
Сидящая рядом с королевой принцесса Мария захлопала в ладоши, и все приветствовали его громкими возгласами.
Теперь Брэндон испросил у королевы разрешения представить ей доблестного рыцаря, как и он сам, желающего сразиться в ее честь.
— Прошу, скажите мне имя этого рыцаря,— сказала Катарина.
— Ваше Величество, его имя — Сэр Преданное Сердце.— Мне нравится это имя,— сказала Катарина.— Приведите его ко мне, пожалуйста.
Брэндон поклонился, и когда Сэр Преданное Сердце выехал на арену, прозвучали фанфары.
Ошибиться было нельзя: эта высокая фигура, золотые волосы, свежая светлая кожа, сияющая здоровьем и молодостью.
— Сэр Преданное Сердце! — прокричали глашатаи.— Прибыл сразиться в честь Ее Величества королевы.
Перед троном королевы Генрих остановился, а народ криками выражал свое одобрение.
Катарина почувствовала, что под влиянием эмоций ей не удастся повести себя должным образом в этот важный момент. Сэр Преданное Сердце! Как это на него похоже — взять такое имя. Так наивно, по-мальчишески, так трогательно.
Наверно, я самая счастливая из женщин, подумала она; матушка, если бы вы только могли увидеть меня сейчас, это было бы вам наградой за все ваши страдания: за смерть моего брата Хуана, за смерть моей сестры Изабеллы при родах, за сумасшествие Хуаны. По крайней мере, две ваши дочери унаследовали то, что вы желали для них. Мария — счастливая королева Португалии, а я, еще более счастливая — королева Англии, супруга этого пышущего здоровьем мальчика, который показывает мне свою преданность, перевив свои инициалы с моими и выезжая на арену как Сэр Преданное Сердце.
— Как я счастлива,— проговорила она, и голос ее слегка задрожал от избытка чувств,— что сэр Преданное Сердце прибыл сюда, чтобы сразиться в мою честь.
Ничто другое не прозвучало бы приятнее для слуха Генриха.
— Сэр Преданное сердце не менее счастлив, чем Ваше Величество,— воскликнул Генрих.
Он повернулся, готовый начать сражение. Турнир начался.
* * *
В феврале темнело рано, и двор покинул арену и перебрался во дворец в Вестминстере. Но это не означало конец празднества. Оно будет продолжаться за полночь, потому что король никогда не уставал, и все должны веселиться, пока он не провозгласит, что бал закончен.
К восторгу народа на турнире он вышел победителем. Восторг самого Генриха был не меньше. Однако, сейчас, когда все вошли во дворец, он исчез, и его не было рядом с Катариной.
Это могло означать лишь одно: состоится пышное зрелище или карнавальное шествие, в котором он будет играть главную роль. Вместе с ним выскользнуло несколько его друзей, и Катарина, разговаривая с теми, кто остался близ нее, пыталась выразить на своем лице предвкушение и ожидание, не теряя надежды, что сможет изобразить и неимоверное изумление в момент развязки, о которой она догадалась еще до начала зрелища.
Не следует забывать, твердила она себе, что его воспитывали в условиях крайней бережливости. Ей было известно, что по приказу отца Генрих был должен носить свои дублеты, пока они не развалились, и затем, если была возможность, их перелицовывали; он и его окружение питались самой простой пищей и были вынуждены экономить даже на свечных огарках. Все это должно было научить Генриха бережливости. А результат? Генрих восстал против экономности. Он предал ее анафеме и, чтобы избавиться от нее, был готов расточительно опустошать казну отца для удовлетворения своих экстравагантных эскапад. По своей натуре он страстно желал всего того, в чем ему отказывали; поэтому теперь ему нужны были пурпур и золото, бархат и парча, богатые пиры, помпезность и великолепие. Генриху VIII повезло, потому что скаредность Генриха VII дала ему возможность удовлетворять свои прихоти, не прибегая к тем непопулярным методам, которыми пользовался его отец для умножения своего богатства.
