ГЛАВА ПЕРВАЯ
Той же ночью на дороге в Верону
— «О», характерное для Джотто.
У Пьетро успело сложиться впечатление, что отец диктует ему даже сны. Вот и сейчас он — казалось, специально — подбирал такие слова, которые превращали сон в навязчивый полубред. Пьетро стал сниться камень, на котором кисть выводила правильный круг.
Художник выбрал красную краску. Круг получился кровавый.
— Пьетро, я с тобой разговариваю.
Пьетро подскочил в трясущейся карете.
— Извините, отец.
— Проклятые кареты. Ты не находишь, Пьетро, что в наше время у человека слишком много удобств? Вот в седле ты бы ни за что не заснул.
Шторы были опущены, но и в темноте Пьетро живо представлял отца: длинное, худое лицо сделалось еще длиннее от недовольной гримасы. Моргая и изо всех сил стараясь не раззеваться, Пьетро произнес:
— Я не спал. Я думал. О чем вы говорили, отец?
— Я ссылался на легендарное «О» великого Джотто.
— А-а-а… Почему?
— Почему? Ты спрашиваешь почему?! Потому что ничего не может быть возвышеннее размышлений о совершенстве. В данном случае это еще и метафорично. Человек заканчивает жизнь в том же состоянии, что и начинал. — Отец выдержал многозначительную паузу.
На плече Пьетро мирно посапывала голова младшего брата.
«Поко, значит, позволено спать. А я, значит, сиди и слушай отцовы рассуждения. Создавай, так сказать, эффект аудитории».
Пьетро приготовился к очередной цветистой фразе, однако услышал, к своему удивлению, совсем простые слова.
— Да, мы заканчиваем жизнь там же, где начали. Очень надеюсь, что так оно и есть. Может, и я однажды вернусь домой.
Отец сразу показался стариком.
Пьетро потянулся к нему, а голова Поко плавно сползла на сиденье.
— Конечно, отец, вернетесь! Теперь, когда работа ваша опубликована, должны же эти болваны понять, кого изгнали! Они позовут вас обратно! Хотя бы ради того, чтобы с гордостью именоваться вашими соотечественниками.
Поэт горько усмехнулся.
— Мальчик мой, как же мало ты знаешь о гордости! Разве не гордость заставила их изгнать меня?
«Нас, — подумал Пьетро. — Изгнать нас».
Мелькнул свет, и позади возникло шевеление — Джакопо сонно мотал головой. Пьетро попытался вызвать в себе укол совести за злорадство: ага, и брат проснулся!
— Даже звезд нет, — пробормотал Джакопо, выглянув в окно.
— В это время суток их никогда не бывает, — констатировал отец. Крючковатый нос навис над его жесткой черной бородой. Глаза поэта были глубоко посажены, словно специально для того, чтобы легче уходить в тень. Отчасти именно из-за этой особенности Данте Алагьери называли дьяволом.
Свет оказался не предвестником утра. Он исходил от факелов в руках сопровождающих карету. Путешествовать ночью без охраны было опасно. Правитель Вероны снарядил целый отряд для защиты своего гостя.
Верона. Пьетро не случалось бывать в этом городе, хотя отец сюда уже приезжал.
— «О» великого Джотто, — произнес Пьетро. — Отец, вы ведь думали о Вероне?
Данте кивнул, пригладил бороду.
— Что это за город? — спросил Пьетро.
Джакопо оторвался от окна и тоже стал слушать.
Отец улыбнулся. Пьетро не привык к его улыбкам и сейчас поразился, насколько одно мимическое движение способно изменить лицо. Перед ним сидел молодой человек.
— Ах, Верона, восходящая звезда Италии! Город сорока восьми башен. Родина Большого Пса. Мое первое пристанище. — Последовала пауза, затем слово «refugio»[5] подверглось повторению и дегустации и наконец было отложено до лучших времен. — Да-да, здесь приняли того, кому отказали в других городах. Что за глупцы! Я прожил в Вероне более года. Я дважды наблюдал приход к власти семейства Палио. Полководцем тогда был Бартоломео — честнейший человек и вдобавок необычайно жизнерадостный. Теперь я понимаю непоправимость ситуации. Когда место Бартоломео занял его брат Альбоино, я решил уехать. Что хорек против гончей? Кроме того, на мое решение повлияла некрасивая история с Капеллетти и Монтекки.