Ликующая толпа подхватила и понесла его. Он тоже старался издавать крики радости, но зубы немилосердно стучали. Однако он постепенно согрелся от множества плотно сбившихся вокруг тел, а поняв, насколько легко будет вот так, подчиняясь толпе, проникнуть в город, даже обрадовался. Прикинув, что его конь, скорее всего, ускакал, он сразу отмел мысль о поисках. Оставалось играть роль счастливого падуанца, только что отправившего сына за славой.
Вскоре приступ патриотизма уступил место повседневным заботам. Горожане стали расходиться по домам. Снова оказавшись на понте Молино, Чоло шутил, хлопал ближайшие спины, присоединялся к раскатам смеха и убеждал себя, что смеется над собственным невезением. Посреди моста он увидел тело Джироламо. Чоло узнал его по дублету[4] — лицо под копытами коней превратилось в сплошное месиво.
Чоло быстро нагнулся. Оказалось — зря: Джироламо уже успели ограбить.
В город Чоло вошел с улыбкой и влился в группу, направлявшуюся в таверну. Ему уже приходилось три-четыре раза бывать в Падуе — под судом. В его защиту выступал сам Белларио — дело шло о мелкой краже. Так что Чоло без труда имитировал местный диалект. Он спросил всего одну бутылку вина, но с чувством присоединился к пению и усердно отбивал такт по столу до тех пор, пока не высохла одежда. Тогда он сказал своим новым лучшим друзьям, что его ждет зазноба, и откланялся. Следовало кое с чем разобраться.
Точнее, кое с кем.
Через пятнадцать минут он нашел нужный дом — именно там, где и предполагал. При доме имелся висячий сад. И куст можжевельника. На стене, между двух зарешеченных окон, фреска — языческий бог с посохом, обвитым парой змей. Под фреской — два массивных свинцовых кольца, чтобы привязывать лошадей. Все как описывали.
У парадной двери горели факелы, и Чоло миновал их, пошатываясь, будто пьяный, — на случай свидетелей. Его предупредили, что с земли в дом не проникнуть, так что он не стал тратить время на поиски входа, а сразу обогнул здание и добрался до стены высотой в три этажа, окружавшей красильню. Штукатурка снаружи облупилась, под ней виднелись булыжники и кирпичи — при строительстве все шло в дело. Было темно, только звезды и светили. Продолжая изображать пьяного, Чоло распустил шнурки брегессе и стал мочиться, свободной рукой ощупывая стену. Улица будто вымерла, даже кошки не шмыгали. Затянув шнурки, Чоло потер руки. Теперь он знал, где в стене выбоины. Можно было начинать подъем.
По гребню стены шли шипы, на случай вторжения в красильню. Но Чоло и не нужно было в красильню. Ему нужно было в дом. Он осторожно взялся за толстенный шип — вдруг шип заострен не только на конце, но и по всей длине? Однако и здесь полученные им сведения оказались точными: шип был гладкий, округлый. Чоло ухватился крепче, молясь, чтобы шип выдержал его вес.
Шип не подвел. Повисая то на одной, то на другой руке, Чоло по шипам добрался до погруженного в тень угла между двумя домами.
Он тяжело дышал, руки и плечи ныли. Ему оставалась еще половина стены. Переведя дух, он продолжал путь.
В доме послышался шум, и Чоло похолодел от ужаса. Что, у них собаки? Или, того хуже, гуси? Вжавшись в стену, из последних сил держась мокрыми от пота пальцами за шипы, он молился об облаке — одном-единственном облаке, которое скрыло бы звезды и погрузило бы его, Чоло, в густую тень. Он старался определить характер шума.
Это был детский плач. Просто ребенок, проснувшись в темной комнате, испугался и заплакал.
Чоло бросил взгляд через плечо. Плач доносился из дома, в который ему необходимо было попасть. В идеале, конечно, следовало бы дождаться, пока ребенок вновь заснет. Но руки у Чоло и так уже ослабели. Он поспешил завершить последний этап пути, молясь, чтобы ладони не соскользнули, и понимая, как фальшивы его мольбы. Предстояло выполнить почти акробатический трюк — прижаться спиной к высокой стене и прыгнуть в окно, находящееся от него на расстоянии трех локтей.
Чоло крепче сжал шип одной рукой, извернулся в воздухе и выбросил вперед свободную руку. Ухватиться за шип удалось только со второй попытки. Вот и полукруглое окно, в которое ему требовалось проникнуть. Деревянные ставни были распахнуты.
Чоло знал: чем больше он медлит, тем больше сдают нервы. Отпустив шипы, он оттолкнулся от стены и прыгнул в окно.
Он рухнул на подоконник и сразу же широко расставил локти, чтобы закрепиться. Падая, он больно ушиб грудную клетку и ободрал подбородок, однако, подтянувшись, в конце концов попал внутрь.
Из длинного узкого коридора вели четыре двери — по две с каждой стороны. Скорчившись под окном, Чоло долго щурился и осматривался, пока не убедился, что все двери закрыты. Собственное дыхание казалось ему громче раздуваемых кузнечных мехов. Но в доме стояла тишина. Если не считать всхлипываний ребенка, да и те уже стихали.
Он осторожно разогнулся. С каждой секундой дыхание становилось ровнее, с каждым вдохом бешеное сердцебиение унималось. Темнота играла злые шутки с его зрением — ему мерещилось, что двери открываются, и дважды он готов был поклясться, что видел человеческие тени. И оба раза ошибался. По крайней мере, надеялся, что ошибается.
В общей сложности Чоло просидел под окном не более трех минут. За это время он совершенно взял себя в руки, нащупал у левого бедра обтянутую кожей рукоять и извлек из ножен кинжал длиною в пять вершков.
Держась стены, чтобы не попасть в поток бледного света, льющегося из окна, Чоло двинулся по коридору. Он хорошо выучил план дома и знал, что цель близка. Идти нужно до первого поворота в большую залу, затем подняться по лестнице на один пролет. Там будет двустворчатая дверь. Проще простого.
Коридор был выложен плиткой, а не выстелен тростником. Продвигаясь на цыпочках, Чоло добрался до двух дверей, расположенных точно друг напротив друга. Обе двери были закрыты. Стараясь не дышать, Чоло почти пробежал мимо них. Все по-прежнему было тихо. Он перевел дух и мысленно обругал себя за то, что в страхе перешел с цыпочек на полновесный шаг.
За первой парой дверей следовала вторая. И эти двери были закрыты. Чоло опять поймал себя на попытке перейти на бег, усилием воли остановился и прислушался. На расстоянии одного лестничного пролета по-прежнему плакал ребенок, зато остальные в доме крепко спали.
Фортуна благоволит смельчакам, думал Чоло. Он пробрался за угол, нащупал перила. Спешка могла стоить ему жизни.
Почти все ступени отчаянно скрипели, но Чоло ступал по краю лестницы, где древесина лучше сохранилась и почти не издавала шума. В конце лестницы было окно, выходившее на север. Чоло увидел тонкий, как лучина, месяц, а месяц увидел Чоло. Последний согнулся в три погибели, вжался в стену и стал высматривать двустворчатую дверь.
Вскоре он различил створки — месяц по ним будто светлой кистью прошелся. За ними — Чоло слышал — и находился ребенок. Он не плакал в прямом смысле слова, а скорее всхлипывал во сне, а может быть, пускал младенческие пузыри. Похоже, детская совсем небольшая — эхо всхлипываний не раскатывалось, а тотчас отвечало ребенку.
